– Сань!

– Тут я.

– Что это было?

– Я тебя хотел спросить. Мы кого-то вспугнули, не могу понять кого.

– Парочку, – предположила Ленка.

Тонкий только вздохнул:

– Не видела, что ли?! Там трое!

– А мне показалось – парочка.

«Вот так, господа, и проходит опрос свидетелей, – думал Тонкий. – Одни видят парочку, другие троих мужчин, третьи – группу детского сада на выгуле. И ты думаешь, кому верить: свидетелям, своим глазам, своей интуиции или никому. Обычное дело».

– Пойдем, Лен. – Вздохнул Тонкий, поднимаясь. – Мы уже никогда не узнаем, кто это, и что они здесь такого делали, что убегать пришлось. Наверняка можно сказать, что это была не группа детского сада. Дети окурками не кидаются.

– Окурки разбрасывать нехорошо! – послышалось из травы. Тонкий вздрогнул и обернулся: рядом стоял тот же бомж, который недавно интересовался, что они здесь так поздно делают.

– Я однажды бросил в неположенном месте. – Бомжик поднял папиросный окурок, затушил его носком сапога и бережно спрятал в карман. – В институте когда учился, зашел в туалет, покурить. Я не знал еще, что рядом с туалетом кафедра химии. И что они там в унитазы всякую гадость сливают. Первокурсник был. Не понимал, чего это во всех туалетах курить можно, а в этом – нельзя. Покурил – нормуль. Бросил окурочек в унитаз… Долго потом радовался, что стоял рядом с унитазом, а не сидел…

– Рвануло? – осторожно спросил Тонкий.

– Какой рвануло?! Такой вспышки с фонтаном и салютом я ни до, ни после не видал! Сортир потом ремонтировали. А ты говоришь: «окурок».

Тонкий бросил что-то типа: «Примем к сведению» и потянул Ленку в деревню. Впрочем, успел расслышать:

– Бывайте, молодежь!

Найти в темноте третий дом оказалось проще простого: цифры, нарисованные на заборах масляной краской, так и белели в темноте. К тому же, во всех окрестных домах люди давно легли спать, во дворе же третьего дома кипела работа. При свете фонаря над крыльцом мелкий пацан, лет, наверное, девяти бегал туда-сюда по двору, поднося небольшие полешки и оттаскивая наколотые дрова. Знакомая до боли женская фигура эти дрова рубила. Ленка как увидела, так и рванула туда:

– Теть Муз, ты бы хоть позвонила!

Тетя выпрямилась (с топором она выглядела очень солидно, Тонкий побоялся бы вот так запросто подбегать) и поинтересовалась:

– А вы, девушка, мобильник-то зарядили? И если да, то где? Я тоже хочу.

Ленка обескураженно заморгала:

– Здесь можно… В доме наверняка есть розетка.

– Да, но я не знала, что заглохну здесь, поэтому не захватила зарядное устройство. А у моря от электрических скатов телефон не заряжается, даже не проверяй.

– Я и не думала…

Тонкий, наконец, подошел, открыл калитку…

– Федька, здорово!

Федька (тот парень, кого надо благодарить за отдых на кладбище дикарей) подтаскивал тете дрова. Тонкому он только кивнул, типа, страшно занят.

Обсуждать с тетей события минувшего дня не хотелось: и так все понятно. Поехала тетя за водой, да и заглохла. Позвонить неоткуда и некуда, идти пешком за племянниками вообще-то можно, но тетя почему-то не сочла нужным. Вот и осталась в деревне, пока машину не починят. Что тут объяснять? Тонкий только кивнул ей и кинулся помогать Федьке: собрал дровишки, раскиданные у тетиных ног в художественном беспорядке, и потащил в дом. Чуть приоткрыв дверь, он сразу получил ей по лбу, по коленкам и услышал: «ой!», «извините». Из дома в темноту прошмыгнул какой-то пацан. Не Федька – Федька в синей майке, этот – в белой. К тому же Федька вышел следом, открыл дверь нормально, подержал, пока Тонкий входил, и выкрикнул убегающему:

– Тем, ты куда? Отец не разрешает гулять в это время!

– Его нет! – пискнули из темноты.

Федька солидно вздохнул:

– Неслухи. Там положи, в кухне. – Он махнул рукой куда-то в сторону.

Тонкий с дровами прошел, куда показали, вышел из сеней, очутился в коридоре… И опять получил по коленкам, на этот раз – трехколесным велосипедом.

– Би! – требовательно пропищала велосипедистка. Тонкий решил, что лучше посторониться, девчонка на велике была совсем мелкая, лет четырех, может, поменьше. С такими связываться – себе дороже: задавят вместе с дровами.

Под ноги подкатился мячик, Тонкий чуть не споткнулся, но вовремя заметил. Из комнаты выглянул пацан, лет семи, и попросил:

– Дядь, подай мяч!

Тонкий подал, а что делать?

– Спасибо!

– Куда дрова сложить можно? – спросил Сашка исчезающую за дверью спину.

– Туда! – Из комнаты высунулась рука и показала дальше по коридору.

Однако веселая у Федьки семейка! Тонкий от души посочувствовал парню. Тут с одной-то сестрой не знаешь, как ужиться, а у Федьки, похоже, целый детский сад.

– Би! – Под коленки снова ударил велосипед. Во жизнь!

Тонкий дошел до конца коридора, оказался на кухне и понял, что это еще не все. В смысле, не все Федькины братья и сестры. На кухне за маленьким квадратным столом сидели пятеро пацанов разного возраста и играли в «дурака». Самому младшему было лет семь. Он сидел на табуретке, подобрав под себя ноги, и ныл:

– Петруха жульничает!

Парень, лет шестнадцати (наверное, Петруха и есть), сидел с невинной улыбкой и разводил руками:

– Докажи!

По лицу его видно было: жульничает, и еще как, только семилетнему парню не по силам предъявить доказательства, и Петруха беззастенчиво этим пользуется.

Остальные игроки с интересом наблюдали действо. Пацан рассеянно хватал карты на столе, разглядывал и клал назад. Его недоумевающая физиономия кривилась все сильнее с каждой картой и ясно было: сейчас разревется.

– Тебе чего? – Петруха, наконец, заметил Тонкого. Остальные игроки заинтересованно подняли головы. Кроме младшего: этот еще пытался понять, как его надули.

– Дрова куда кинуть? И это… Отец велел тебе подойти с фонариком.

Петруха кивнул Тонкому под ноги. Сашка, наконец, разглядел, что стоит не просто у стены, а у печки, рядом с которой уже свалена небольшая стопка дров. Присел на корточки, положил дровишки. Петруха самодовольно скрестил руки на груди и разглядывал Тонкого сверху вниз. Наконец, неторопливо с расстановкой проговорил:

– Велел – подойду…

Как будто хотел сказать еще: «А тебя не спрошу», – но передумал. При этом он продолжал сидеть, скрестив руки на груди, и пялиться на Тонкого. Типа: «У тебя все?» или «Что еще за Кент к нам пожаловал?» – неприятно, в общем. И в карты этот Петруха жульничает… Нет, Тонкий и сам может пожухлить, если играет с Ленкой или бабушкой. Они тоже не вчера родились: замечают, заставляют переходить, а потом жульничают сами… Ленка еще любит щекотаться в качестве наказания. А Петруха жульничал подло, зная, что мелкий не сможет ни доказать, ни по шее…

По шее, конечно, лучше всего. По шее таким и надо при первой же встрече без лишних слов. Но как-то неспортивно это, господа… На пробу Тонкий резко встал, задев головой маленький столик. Столик не упал, а всего-навсего накренился, но карты: и кон, и отбой дружно съехали на пол. Теперь Петруха не закончит свою нечестную партию. Как ему это понравится?

– Ой, прости, нечаянно! – Тонкий сделал такие невинные глаза, какие Ленка делает, когда получает двойку. Петруху аж перекосило: с такой гримасой киношные люди бегут взрывать дома и в туалет. Но ничего, промолчал, видимо, решил, что несолидно это: лупить человека за опрокинутый стол. Младшие тут же бросились подбирать карты.

– Ты откуда такой выискался? – Нашел Петруха нужные слова: вроде вопрос, как вопрос, а звучит обидно.

Сказать бы сейчас: «Из Москвы», получить по морде, дать в глаз и гордо уйти со своей сатисфакцией. Но у тети еще машина недочинена. Жаль.

– Мы тут отдыхаем. Тетя поехала за водой и заглохла, твой отец чинит на дороге.

От так! Мы отдыхаем, а кто-то на нас работает, гы-гы.

– Заглохла, говоришь… Ой!

Толстый, до поры сидевший у Сашки за пазухой, почуял запах кухни и высунул морду на свет: здесь кормят? Петруха, не ожидавший от гостя сюрпризов, слегка растерялся. Хороший повод поиздеваться.

– Это Толстый, он не кусается!

– Я и не боюсь. – Смутился Петруха. Вроде, никто его в крысобоязни не обвинял, а все равно получилось неловко. Он даже резко переменил тему: