воспоминаниях Семевского), дабы дело не зашло слишком далеко, отказал молодому человеку от дома.

Обо всем этом Софья Васильевна не написала ни слова.

Между тем Семевский нашел в Анюте не только «стройную прекрасную блондинку с синими, иногда как бы зелеными, глазами и дивною волнистою косою». Первая же беседа с нею о литературе восхитила его. «Невольно дивишься, как под сенью деревенского дома, в глуши, в течение нескольких лет почти безвыездной жизни взросла такая прекрасная девушка; она вся дышит возвышенными идеалами жизни; чего-чего только она не перечитала на трех, четырех языках; какое близкое знакомство с историей, какая бойкость суждений в области философии и истории, и все это проявляется в таких простых, очаровательных формах; и вас не гнетет вся эта начитанность, вся эта вдумчивость в прочитанное и изученное».

Выходит, Анюта читала не одни лишь пустые романы, и если ее сестра умолчала об этом, то, конечно, не по забывчивости. Она старалась как можно ярче изобразить якобы внезапный перелом, происшедший в мечтательной деревенской барышне под влиянием молодого нигилиста-поповича.

По версии Софьи Васильевны, Анюта стала искать встреч с поповичем в пику отцу, и вскоре уже прислуга говорила о том, как барышня гуляет по лесу с похожим на журавля студентом, который громко о чем-то разглагольствует, размахивает руками или читает что-то вслух из растрепанной книжки.

Софья Васильевна рисует поповича нескладным, долговязым, с длинной жилистой шеей, бледным, болезненным лицом, окаймленным жидкой бороденкой, с большими красными руками и плоскими, не всегда вычищенными ногтями. Ей важно подчеркнуть, что между Анютой и молодым нигилистом не могло быть ничего «романтического», и, значит, попович заинтересовал девушку только потому, что «приехал из Петербурга и навез оттуда самых что ни на есть новейших идей».

В Палибине получали солидные и степенные журналы — два иностранных и лишь один отечественный — конечно же, «Русский вестник» Каткова. Впрочем, в последний год, сделав уступку «духу времени», генерал подписался еще на «Эпоху» Достоевского... А попович стал давать Анюте «Современник», «Русское слово», однажды даже принес номер запрещенного «Колокола».

Под влиянием всего этого Анюта, по уверению ее сестры, «изменилась даже наружно, стала одеваться просто, в черные платья, с гладкими воротничками, и волосы стала зачесывать назад, под сетку». О выездах, балах и прочей светской мишуре она отзывалась теперь с пренебрежением, зато по утрам собирала вокруг себя дворовых ребятишек и учила их читать, а встречая деревенских баб, останавливала их и о чем-то подолгу расспрашивала. И целыми ящиками выписывала книги, тратя на них все карманные деньги, да не романы, а «Физиологию жизни», «Историю цивилизации» и многие другие научные труды. У отца она стала требовать, чтобы он отпустил ее в Петербург учиться. Генерал отшучивался, но Анюта настаивала, и тогда он прикрикнул на нее:

— Если ты сама не понимаешь, что долг всякой порядочной девушки жить со своими родителями, пока она не выйдет замуж, то спорить с глупой девчонкой я не стану.

Однажды Анюта зазвала к себе в комнату младшую сестру и, взяв с нее клятву молчать, показала письмо, которое потом Софа столько раз перечитывала, что «почти слово в слово» смогла передать в своих «Воспоминаниях».

«Милостивая государыня Анна Васильевна! Письмо Ваше, полное такого милого и искреннего доверия ко мне, так меня заинтересовало, что я немедленно принялся за чтение присылаемого вами рассказа.

Признаюсь Вам, я начал читать не без тайного страха; нам, редакторам журналов, выпадает так часто на долю печальная обязанность разочаровывать молодых, начинающих писателей, присылающих нам свои первые литературные опыты на оценку. В Вашем случае мне это было бы очень прискорбно. Но, по мере того как я читал, страх мой рассеялся, и я все более и более поддавался под обаяние той юношеской непосредственности, той искренности и теплоты чувства, которым проникнут Ваш рассказ.

Вот эти-то качества так подкупают в Вас, что я боюсь, не нахожусь ли я теперь под их влиянием; поэтому я не смею еще ответить категорически и беспристрастно на тот вопрос, который Вы мне ставите: «Разовьется ли из Вас со временем крупная писательница?»

Одно скажу Вам: рассказ Ваш будет мною (и с большим удовольствием) напечатан в будущем же № моего журнала; что же касается Вашего вопроса, то посоветую Вам: пишите и работайте: остальное покажет время».

Под письмом стояла подпись: «Преданный Вам Федор Достоевский».

Софа долго не могла прийти в себя от изумления. Она знала, что Достоевский — один из самых выдающихся русских писателей. Что же общего может быть с ним у Анюты? Уж не дурачит ли ее сестра, чтобы потом посмеяться над ее доверчивостью?..

Но все было истинной правдой. Втайне от всех Анюта написала небольшую повесть, отослала ее в «Эпоху» и вот получила ответ от Достоевского.

Следом за первой в «Эпохе» появилась и вторая повесть Ю.О-ва (такой псевдоним избрала Анюта), но ее секретная переписка с редактором продолжалась недолго. Одно из писем Федора Михайловича, как раз то, в котором он посылал Анюте гонорар, попало к отцу. Мысль о том, что дочь получает деньги от незнакомого мужчины, так потрясла генерала, что он чуть не упал в обморок.

— Теперь ты продаешь свои повести, а придет, пожалуй, время, и себя будешь продавать! — напустился он на Анюту.

Немного утихнув, генерал согласился простить дочь, если она пообещает, что больше не будет писать. Анюта дать такое обещание отказалась. В конце концов генерал пошел на уступки, позволил Анюте продолжать переписку с Достоевским (при условии, что письма будут проходить через его руки) и даже в очередной ее приезд в Петербург — познакомиться с писателем... Однако, напутствуя перед отъездом жену, он обеспокоенно говорил:

— Помни, Лиза, что на тебе будет лежать ответственность. Достоевский — человек не нашего общества. Что мы о нем знаем? Только что он журналист и бывший каторжник. Хорошая рекомендация! Нечего сказать! Надо быть с ним очень осторожным.

То была первая поездка к тетушкам, в которую взяли и Софу, так что знакомство Достоевского с Анютой состоялось на ее глазах.

Разумеется, все происходило в соответствии с инструкциями, данными генералом. Елизавета Федоровна ни на минуту не оставляла дочь наедине с гостем. То и дело под разными предлогами входили тетушки. Анюта злилась и упорно молчала. Достоевский конфузился, тоже злился и вскоре ушел, а Анюта убежала к себе с рыданиями.

Но через несколько дней Федор Михайлович пришел опять, и на этот раз ни матери, ни тетушек не оказалось дома. Одна лишь Софа могла видеть, с какою сердечностью протянул Федор Михайлович руку ее сестре, как они уселись рядом на диване и заговорили, словно давнишние приятели...

Достоевский зачастил в дом на Васильевском острове, и причина объяснялась просто: немолодой, много переживший и передумавший писатель полюбил Анну Васильевну. Следствием же его визитов стала первая, еще почти детская влюбленность пятнадцатилетней Софы.

Внимательно присматриваясь к Достоевскому, девочка подмечала, как он угрюмо молчит и поминутно делает неловкости, если застает у Корвин-Круковских кого-нибудь, и как преображается, становится веселым, остроумным, даже молодым, если сестры оказываются дома одни.

Чаще всего он говорил о нигилизме: тема эта у всех была на устах и очень волновала Федора Михайловича. С Анютой он не сходился ни в одном пункте; они спорили, иногда даже ссорились и «в пылу спора высказывали взгляды более крайние, чем каких действительно придерживались», как замечала Софа.

— Вся теперешняя молодежь тупа и недоразвита! — возбужденно говорил Достоевский. — Для них всех смазные сапоги дороже Пушкина!

— Пушкин действительно устарел для нашего времени, — спокойно возражала Анюта. Она знала, что ничто его не заденет так сильно, как пренебрежительное высказывание о Пушкине.

«Достоевский, — повествовала Софья Васильевна, — вне себя от гнева брал иногда шляпу и уходил, торжественно объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что ноги его больше у нас не будет. Но завтра он, разумеется, приходил опять, как ни в чем не бывало».