Я смотрю в спину удаляющемуся Калине и чувствую, как преждевременная радость пытается рвануть откуда-то из глубины души и выплеснуться наружу, оформившись в разухабистый вопль, не соответствующий обстановке. Сейчас этот парень зайдет за линию деревьев, я перетащу трупы в машину, три сотни метров до выезда на шоссе, петляющее по березняку, и… Черт, неужели у меня все получается?! Выходит, зря яму копал? Ай да я, ай да…

— Рот закрой, сиди тихо, — грубо урезониваю себя, прогоняя несвоевременное победное чувство. — Ты еще выберись отсюда…

Да, напрасно я так, напрасно. Это я давно на войне не был — квалификацию теряю. Закон и суеверие войны в одной упаковке: пока не прибыл на базу и не доложил о выполнении задания, не смей думать, что все позади. Даже если преодолел последние тридцать метров полосы своих МВЗ[5] и благополучно спрыгнул в родную траншею, где сидят бойцы дневной смены, не смей отвечать на их приветствие, что все в норме. Что рейд БЫЛ удачным. Он не «был». Он продолжается. Потому что по пути к штабной землянке тебя десять раз успеет шлепнуть похмельный снайпер, не выполнивший накануне план, или накроет шальной миной, свалившейся невесть откуда по прихоти своенравного Марса (для тинэйджеров, которые не в курсе, — это вовсе не шоколадный батончик, а бог войны — суровый бородатый дядька!)…

Положив ладонь на крышку «дипломата», я собираюсь захлопнуть его — и замерзаю на месте, как ледяная статуя.

— И-и-иккхх… — слышится из избушки. В природе определенного свойства звуков я разбираюсь достаточно хорошо: специфика прежнего образа жизни обязывает. Этот звучок явно немеханического характера, его может издавать только человек. Причем человек сильно удивленный, можно даже сказать — сраженный наповал или морально убитый. А поскольку все человеки в избушке некоторое время назад убиты — и вовсе не морально, а тривиально переведены мною в категорию «трупы», — издавать ничего такого они не в состоянии. Это значит, что…

Не желая додумывать далее, прыгаю к дверному проему, одновременно вскидывая автомат к плечу. На мгновение замираю на пороге, пытаясь понять истинное значение обрушившейся на меня катастрофы.

— Господи! Откуда же ты взялся, родной мой?! В юго-западном оконном проеме, с наружной стороны, торчит бритая башка. Рот открыт, глаза навыкате, выражение совершенно бессмысленное — разве что слюна не течет. Башка удивлена — видимо, она нечасто встречается в повседневной жизни с тем, что ей удалось рассмотреть в избушке. Отсюда и всхлип: шок, вызванный неожиданным открытием, спас мне жизнь. Больно мне, больно! Деградирую я, друзья мои, — упустил из виду такую элементарную комбинацию. Просто все. За тот короткий промежуток времени, что я не вел активного наблюдения за подступами к своему опорному пункту, пацан перебежать от опушки не мог — на Бэтмена он не похож. Пацана привез Калина. На закорках у джипа — в виде запасного колеса или модифицированной жесткой сцепки, не важно, — но факт: вне салона. Снаружи машину я не осматривал, джип все время был ко мне передком и правым боком. Пацану была поставлена простая задачка — пока я общаюсь с Калиной, подобраться с тыла к одному из окон избушки и завалить меня метким выстрелом в упор. Пацан молодец — подобрался. А завалить — увы, не сподобился. Не ожидал, что увидит в избушке ТАКОЕ…

Это я расписываю так долго. А на деле все происходит в считанные секунды. Или мгновения. В общем, как бы ни происходило — но очень, очень быстро, я даже толком испугаться не успеваю.

Раз! Я пытаюсь прицелиться в торчащую из оконного проема башку — мишень почти полностью укрыта за каменной кладкой, у меня от негодования на самого себя трясутся руки, а бить надо наверняка, чтобы сразу наповал, чтобы мальчишка крикнуть какую-нибудь гадость не успел да не вверг сотоварищей в сомнения страшные.

Два! Башка успевает реабилитироваться — вид живого врага возвращает ее из психомоторного ступора в гнусную действительность — и начинает исчезать из сектора прицеливания, валясь за окно. Усугубляться стволом она не пожелала — хоть и бычачья башка, но понимает, успевает сообразить своим макетом мозга, что стрельнуть тут никак не получается — удрать бы, блин!

Три! Буквально на последних миллиметрах словив отсвечивающий бритый череп в прорезь прицельной планки, я жму на спусковой крючок. «АКС» податливо вздрагивает у меня в руках, изрыгнув короткую очередь и пороховую вонь.

— А-а-а-а-о-о-о-о!!! — раздается за окном душераздирающий крик. — Замочи-и-и-ил!!! Он их всех… А-а — а-а!!!

Метнувшись к окну, я плотно изготавливаюсь на подоконнике и прицеливаюсь в ползущее к опушке безобразие с окровавленной башкой. Пулька из первой некачественной очереди шарахнула в подоконник — вон выбоина — и чиркнула пацана по черепу. Контузила. Надо же: всего лишь год без тренировок и работы в активном режиме — и почти полная дисквалификация. На пенсию пора…

— А-а-а-а-ооо!!! Он их всех, бля… — более исчерпывающей информацией пацан снабдить соратников не успевает — я перечеркиваю его жизнь короткой очередью. Смотрю на застывшее в грязи тело, подплывающее свежей кровью, и считаю про себя. Да, пацан крикнул — поделился впечатлениями. Но что конкретно он имел в виду? Тут можно трактовать двояко. Загадал: если досчитаю до тридцати и никто не чухнет, значит, мне и этот выкрутас сойдет с рук. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

— Эй ты, козел! — звучит от опушки голос Калины, полный еле сдерживаемой ярости. — Если Марата щас не покажешь — начнем долбить! Минута тебе, тварь, — думай быстрей!!!

Ну вот — видите, как все плохо! Не получилось. Не буду я им показывать Марата, он тяжелый. Одно дело волоком тащить по грязи, другое — ворочать труп, вставляя его в окошке. Минута — это много. Плюс еще несколько минут, пока будут подползать рывками, обстреливая избушку, — в полный рост на оружного супостата, укрытого за каменными стенами, ни один дурак не пойдет. А я еще напрягу обстановку, несколько очередей из окна выпущу — пусть шибко не торопятся.

— Извини, братан, — шепчу я мертвому СС, принимаясь быстро раздевать его. — Я не нарочно — так получилось…

Итак, яму я копал не зря, дорогие мои. Вступает в действие мой последний нешаблонный план — других путей к спасению нет. Этот план, с точки зрения любого нормального человека, — полный абсурд и голимая авантюра. А я все равно попробую. Следите за часами: через минуту, отпущенную мне Калиной, Маратовы «быки» пойдут на приступ, который, по моим подсчетам, будет длиться минут пять — на большее у них терпения и патронов не хватит. По истечении этого времени они ворвутся в избушку и начнут расчленять меня заживо. А если у меня все получится, примерно через это же время я удеру отсюда к чертовой матери, чтобы боле никогда не появляться в этом негостеприимном регионе. Ну а пока, чтобы не тратить зря время, давайте я завершу свое повествование о славном парне Вовке Пошехонском. Не дай бог рассчитают меня через пять минут, и не узнаете вы, чем у нас там все закончилось…

Пошехонскому я понравился с первого предъявления. Добравшись до головного офиса «Егора», я не стал экспериментировать и повторил с некоторыми вариациями представление, устроенное для руководства «Арсенала» на стрельбище. Беспрепятственно войдя в приемную, полюбовался на двух секьюрити, болтавших с секретаршей, представился новым начальником СБ и грозно потребовал предъявить оружие для сверки по передаточной ведомости — и даже сымитировал доставание этой самой ведомости откуда-то из нагрудного кармана. Парни не сочли нужным усомниться в правдивости моего заявления и выложили на секретаршин стол табельные «ПМ». Прикарманив стволы, я посоветовал всем лечь на пол — и даме тож — и проинформировал, что это всего-навсего налет, а кто будет баловаться, тот получит пулю в голову или в иной несущественный фрагмент организма. Затем велел парням связать друг друга имевшимися у одного из них подтяжками, забрал сотовый телефон, стационарный аппарат вырвал из розетки и, удалив из одного пистолета магазин, направился в кабинет так называемого президента фирмы.

— Не понял, че за дела! — картинно раскинув пальцы, поинтересовался весьма симпатичный