Да, ребята, да!

Имейте это в виду.

А если вы об этом не слышали — намотайте на ус и не позволяйте дурить себя на столь простом лукавстве.

Так вот, посидев некоторое время на водительском месте, а Вася любил в подобных случаях иметь немного свободного времени, он просто терпеть не мог вписываться в жесткий график, когда все расписано по секундам, по минутам, по метрам... Нет-нет, он был из другой породы — нетороплив, замедлен, обстоятелен. Даже произведя удачный выстрел, он не бросался тут же к машине, наоборот, мог даже потолкаться в толпе зевак, а потом, так же ссутулившись и заворачивая носки туфель внутрь, удалиться в спасительную, безопасную тишину.

Что делать, такой человек.

У каждого из нас в подобных случаях, а я не говорю о кровавых выстрелах, о смертельных ударах, о развороченных мозгах, но все мы, все мы, ребята, частенько оставляем за спиной зареванные морды, разорванные страсти, обиды, после которых не хочется жить, не хочется жить, не хочется, ребята, жить... Все мы в таких случаях уходим, подволакивая ноги, стараясь забыть о боли в разорванной груди... Меня, например, настигает ощущение, что мои несчастные внутренности просто плавают в моей собственной груди, вырванные из родных гнезд, охватывает ощущение чего-то рвущегося во мне, сочащегося, кровоточащего...

Да, в собственной груди. Думаете, откуда выражение — душа изболелась?

Вам это знакомо?

Если да — вы счастливые люди.

Но я уже год не могу закончить этот роман!

А она, дура, смеется...

Ребята, как смеется!

А я подыхаю... От счастья, мать его!

Не поверите — поседел на этом счастье! На этом романе...

Ладно, хватит, возвращаемся к Васе — ему в эти минуты сложнее, опаснее, безысходнее. Выйдя из кабинки, да что там выйдя, он просто выпрыгнул на выщербленный асфальт, с вызывающим грохотом захлопнул дверцу кабины, зачем-то пнул колесо, словно желая убедиться, что оно еще пригодно к работе и не подведет, не подведет, когда через несколько минут от него, от колеса, от мотора, от прочих частей машины потребуется не просто готовность, а попросту сиюсекундная готовность.

Подойдя к задним дверцам грузовичка, Вася широко распахнул их, словно желая показать всем желающим, что в кузове нет ничего крамольного и каждый желающий может в этом убедиться. Потом легко впрыгнул в кузов, незаметно осмотрел двор, дорожку к подъезду прокуратуры и, не медля ни секунды, закрыл дверцы изнутри, продернув металлический штырь в приваренные петли. Вася перевел дух, смахнул ладонью пот со лба, на некоторое время замер, прислушиваясь — не раздастся ли какой звук снаружи, не потребует ли кто, чтобы он срочно отъезжал, не начнет ли кто колотить кулаком с какой-нибудь дурацкой своей просьбой, требованием, со своим дурацким гневом или с чем-либо еще более дурацким.

Но все было спокойно. Чтобы перевести дух, он сел на деревянный ящик с откидывающейся крышкой. Посмотрел на часы — у него оставалось еще минут десять, примерно минут через десять сотрудники начнут покидать здание. Времени было достаточно. Вася не торопясь достал сигаретку, щелкнул дешевенькой зажигалкой, прикурил, затянулся, с чуть слышным стоном выпустил дым изо рта.

Потом, так и не докурив сигаретку, тщательно погасил ее о железную планку пола и, приподнявшись, вынул из ящика винтовку с глушителем и оптическим прицелом.

Дверца кузова ничем особенным не отличалась от тысяч таких же кузовов «Газелей», которые носились по московским улицам. Разве что одна особенность — в дверце была проделана дыра, причем с таким расчетом, чтобы ее в любой момент можно было закрыть сдвигающимся куском жести. Из ящика Вася вынул грубо сработанную треногу — из водопроводных труб. Несмотря на невзрачную внешность, тренога оказалась очень устойчивой, кроме того, ее можно было быстро сложить и снова бросить в ящик.

Установив треногу, Вася осторожно сдвинул в сторону болтающийся кусок жести, выглянул наружу — все было спокойно. После этого он все с той же обстоятельностью установил винтовку на треногу, одним поворотом ржавой рукоятки зажал ствол в горизонтальном положении, оглянулся по сторонам — не забыл ли чего, но вроде все предусмотрел.

Еще раз взглянул на часы — уже можно было ожидать самых торопливых, тех, кто первыми спешили покинуть это ненавистное здание, а по тому, как освобожденно сотрудники сбегали по ступенькам к своим машинам, можно было предположить, что здание это было для них все-таки ненавистным.

Вася приник к оптическому прицелу, вжал приклад в плечо, принял устойчивую стойку и замер. Только его указательный палец чуть заметно вздрагивал на курке. Но это была не нервная дрожь, вовсе нет, просто палец вздрагивал в такт ударам сердца, а тут уж Вася не мог ничего изменить — сердце работало вне его сознания.

Выстрел получился на удивление удачным.

Когда в дверях появился Шумаков, кто-то сзади, из вестибюля, окликнул его, и он на какое-то время, на несколько секунд, оказался неподвижным, Вася увидел его как бы в профиль, вполоборота...

И нажал курок.

Пуля вошла именно туда, куда он ее и посылал, куда целился, — между ухом и виском. Ударом Шумакова отбросило назад, в вестибюль, и, все еще держась за ручку, он в падении захлопнул за собой дверь.

Вася хорошо представлял себе, что происходит в эти секунды в вестибюле — люди столпились вокруг упавшего Шумакова, они уже увидели рану в его голове, смертельную рану, как был уверен Вася, его куда-то тащат, все галдят, толпятся, но никто, никто не решится выскочить на крыльцо, да что там выскочить — дверь приоткрыть не посмеют!

Мало ли что, а вдруг там, на улице, подготовлен отстрел, вдруг Шумаков — это только начало, а самое-то главное начнется, как только кто-то решится выглянуть.

Вася, не торопясь, но и не медля, задвинул жестянкой дыру в двери, бросил винтовку в ящик, сверху положил сложенную треногу, просунул в петли замок и защелкнул его, после этого вышел наружу и захлопнул двери кузова. Закрывались они одним движением железного штыря — достаточно было его чуть повернуть, сунуть конец в дыру, проделанную в железной планке, и все, двери на запоре.

Сев за руль, Вася включил мотор, выждал несколько секунд, чтобы ни у кого не возникло дурных мыслей, медленно выехал из тупика на дорожку, пересек двор и, свернув в арку, выбрался на проезжую часть. Есть люди-невидимки — это старухи у подъезда, дети в песочнице, почтальон со своей сумкой, дворник с метлой — вроде бы они есть, но в то же время их и нету, в упор их никто не видит, потому что они часть пейзажа, как бы и не люди вовсе.

Точно так же есть машины-невидимки. Та же «Газель» с ободранным кузовом, заляпанным номером, с каким-то хмырем за рулем... Никто, ни одна живая душа в этот вечер не увидела эту машину, не бросила на нее взгляд пристальный и заинтересованный. Проехало что-то непонятное и свернуло не то вправо, не то влево, а может, и прямо проехало, слегка погромыхивая и портя городской воздух в меру лошадиных сил своего мотора.

Вечером на одной из явочных квартир Халандовского за журнальным столиком сидели трое — сам Халандовский, Пафнутьев и журналист Фырнин. Все молчали, поскольку ждали последних известий по телевидению. И они появились точно в назначенное время. Главная новость этого дня — убийство, по всей видимости заказное убийство, ответственного сотрудника Генеральной прокуратуры Шумакова.

Пафнутьев с интересом смотрел те самые картинки, которые совсем недавно видел в вестибюле, — распростертое тело Шумакова, тонкая струйка крови из-под головы, разметавшиеся руки, толпа вокруг и главное — закрытые двери. Никто так и не решился открыть их, выглянуть на улицу, чтобы хоть что-нибудь увидеть, хоть что-нибудь заметить — убегающего убийцу, сорвавшуюся с места машину, брошенное оружие. Более того, сотрудники старались вообще не подходить к двери и встать так, чтобы не оказаться под прицелом.

В кадре появились милиционеры, оттеснили толпу, примчались телевизионные операторы — пошла