Уступая просьбе, Зимин пошел к ручью, к лошадям.

– Ты ешь, мне расхотелось, – сказал, останавливаясь у костерка.

– Мне тоже. – Засекин выплеснул из котелка заваренный пахучим смородинным листом кипяток, ногой сдвинул в ручей горящие угольки и, не мешкая, снарядил лошадей. Явно он спешил убраться от лагеря.

– У «Индианы» поедим, – сказал, трогаясь.

– Отшельница какая-нибудь, что ли? – спросил Зимин.

Засекин обернулся, лицо его посветлело в щедрой улыбке.

– Вот ты ученый, а не знаешь. Отшельница. Мотоцикл это! Колчаком еще брошенный. Английский, кажется.

– А-а, вон что, – глядя на уплывающие из виду строения «Свободного», сказал Зимин. Тоже улыбнулся, спросил: – А в лагере давно барак и кухня сгорели?

– Не помню. При зеках еще. Чуть ли... Нет, не помню. Брат все знает. Писал об этом лагере в газету. И Мироныч в ответ тоже написал. Зато, говорит, кирпичи прочные делали. Не как сейчас. Зря не сажали, издевательств и битья не было, голода тоже, никто не помирал, кроме как своей собственной смертью, а тех хоронили в гробах.

– М-да... Вот уж воистину: не плюйте в товарища Сталина, – вспомнив про выстрелы, сказал Зимин.

– Как это? – не понял Засекин.

– Так. Много еще считающих: зато кирпичи крепкие делали, – задумчиво произнес Зимин. – А на карабин у Косолапова есть разрешение?

– Конечно. Он же заказник бобровый охраняет. От «Свободного», правда, заказник далеко.

– Что, всю жизнь охраняет и надзирает?

– Ну. Склады химудобрений сторожил до заказника, – не сразу ответил Засекин. Он, видно, хорошо зная Косолапова, впервые мысленно по годам выстроил факты его биографии и удивился, что так и есть, как предполагает спутник: всю жизнь охранял и надзирал.

– Склады. Химудобрений, – повторил слова конюха Зимин.

– Ты другу расскажи, как Михей тебя приветил, – посоветовал Засекин. – Чтоб карабин отобрал.

– Расскажу...

Разговор надолго прекратился. Опять место пошло низинное, сыроватое. Не умолкавший комариный гуд усилился, тугими тонкими струями из-под ног лошадей летела вода. Фонтанчики иной раз попадали в лицо. Поневоле приходилось держать поводья одной рукой, а^то и отпускать вовсе, чтобы утереться от парной грязной воды, отмахнуться от гнуса. Так ехали, то попадая в сырь, то выбираясь на сухое место.

«Индиана» валялась среди густого, обсыпанного красной спелой ягодой, малинника. Собственно, от мотоцикла уцелел ржавый железный скелет. От почти векового лежания под открытым небом краска отслоилась, отлетела напрочь, невозможно было определить, какого цвета был мотоцикл; резина с колес сползла, исчезло сиденье. Но все-таки это был мотоцикл – с колесами, рулем, бензобаком. Зимин, присев на корточки, долго разглядывал старинный мотоцикл, попробовал – безуспешно – кругнуть переднее колесо и, не забыв сфотографировать, отошел нехотя. Засекин торопил: пора обедать и ехать. Путь на нынешний день еще долгий...

На ночевку строились в долине мелководной спокойной речушки. Сквозь прозрачную чистую воду просматривалось галечное дно. Мелкой галькой был усеян и весь пологий берег.

После целого дня верховой езды по прогретому солнечными лучами душному лесу Зимин с удовольствием скинул одежды, окунулся в воду. Найдя место поглубже, нырял и плавал, долго не выбираясь на берег, разминал затекшие онемевшие мышцы. Засекин тем временем расседлал коней, спутал им ноги, пустил пастись и принялся собирать валежник для костра. «Купайся, купайся», – остановил конюх Зимина, когда тот собрался было помочь.

И то сказать, валежин на берегу было предостаточно, вдвоем их брать никакой нужды. Зимин продолжал плескаться и выбрался окончательно на берег, когда костер уже горел, и вода в подвешенном над ним котелке закипала.

Поужинали тушенкой, запивая ее отваром чаги. Зимин приготовился коротать ночь у костра прямо на приречном галечнике. Засекин со словами «Скоро приду» исчез. Вернулся с полотняным, туго набитым мешком. Вытряхнул из него содержимое – перины, подушки, одеяла. Всего – по два комплекта. Для себя и Зимина.

– Бери, – сказал Засекин. – Не гляди, что перина тонкая. На ней хоть на снегу спать, не замерзнешь.

– Ты случайно не миллионер, Николай Григорьевич, – Зимин заулыбался, разглядывая, поглаживая ладонью атласное синее одеяло, очень легкое и с красивой узорной прострочкой по всему полю. – Это всё больших денег сейчас стоит.

Засекин пробормотал что-то в том духе, что когда он покупал, стоило дешево.

– Все равно жалко. Искра от костра отлетит, прожжет.

– Не отлетит, – сказал Засекин. – Сейчас мы его на всякий случай. – Из речки он зачерпнул полный котелок и вылил воду в костер.

Сумерки уже сгустились настолько, что речка была не видна, напоминала о близком своем присутствии тихим шуршанием воды о песок и галечник. Некоторое время Зимин сидел, вслушивался в спокойное ровное дыхание таежной речки. Вспыхнул и быстро погас огонек спички: это провожатый, уже лежа, закурил папиросу. Зимин впотьмах тоже постелил себе, разделся и лег. Одеяло и перина скоро окутали тело теплом и одновременно атлас приятно холодил кожу.

Положив руки под голову, Зимин глядел на редкие и высокие, немигающие звезды. Вспоминался уходящий нынешний день, в особенности, концентрационный лагерь «Свободный». Собственно, с тех пор как увидел «Свободный», как отъехали от него, а фактически бежали прочь, мысли о лагере не покидали ни на минуту.

– А в других лагерях давно бывал? – повернувшись лицом к спутнику, спросил Зимин.

– В каких? В «Вольном», «Надежном», что ль? – донесся из темноты голос задремывающего Засекина.

– Да.

– Ну, в прошлом году. В позапрошлом ли.

– Также, как «Свободный», стоят?

– В каком смысле?

– Сохранность имею в виду.

– А-а, – понял Засекин. – Да как бы не лучше. И заборы целы, и проволока нигде не оборвана.

– Тоже, поди, добровольцы наподобие Косолапова охраняют?

– Да ну, сдались они кому. Жили б люди рядом, давно на сараи, стайки раздергали бы. Засекин помолчал, прибавил:

– Спать, однако, пора.

После этих слов на удивление скоро, почти тотчас, легкое похрапывание донеслось до Зимина.

Он так быстро переходить от бодрствования ко сну не умел никогда. Опять его мысли были о брошеных лагерях. Нет, наверно, все-таки сдались кому-то, как бы возражая спящему конюху, думал Зимин. Где-то кто-то по сей день помнит о «вольных» – «свободных», числит эту 1улаговскую недвижимость в своем резерве. И она, эта недвижимость, может быть востребована? Если бы хотели, было бы страстное желание раз навсегда окончательно отделаться, отмежеваться, откреститься от мрачного прошлого, в первую бы голову уничтожили, закрывая, лагеря. Так ведь нет... А может, он сгущает краски, и до опустевших сталинских времен лагерей, затерянных в почти непролазной сибирской тайге, действительно дела никому нет, давным-давно забыли об их' существовании? Он понимал, что вопрос по главной сути не в том, стоят или нет концентрационные лагеря. Их можно снести до единого по стране, а при надобности отстроить новые – невелики затраты и архитектурная ценность. Тем не менее спокойнее, когда бы не было лагерей. Так думал Зимин, лежа на берегу крохотной таежной речки, глядя на предосеннее звездное небо,