песчаной коже. Но Ворбис, кажется, получал удовольствие от его компании. Время от времени он спрашивал его:
— Сколько мы проехали, Брута?
— Четыре мили и семь эстадо, лорд. — А откуда ты знаешь?
На этот вопрос он ответить не мог. Откуда он знает, что небе голубо? Это просто было в его голове. Невозможно думать о том, как ты думаешь. Это как открывать коробку ломом, который внутри нее. — И сколько заняло наше путешествие?
— Чуть больше семидесяти девяти минут. Ворбис рассмеялся. Бруте очень хотелось знать, почему. Ведь загадка не в том, почему он помнит, а в том, почему все остальные склонны забывать. — У твоих родителей тоже была эта замечательная способность?
Пауза. — Они могли делать это так же хорошо? — терпеливо повторил Ворбис. — Я не знаю. Была только моя бабушка. У нее была… хорошая память. На некоторые вещи. — Разумеется, на прегрешения. — А так же зрение и слух. То, что она, по-видимому, могла, как он помнил, видеть и слышать через две стены, казалось невероятным. Брута осторожно повернулся в седле. Где-то в миле позади, на дороге, лежало облако пыли. — Там едут остальные солдаты. — продолжал он. Кажется, это шокировало Ворбиса. Это был, пожалуй, первый случай за многие годы, когда кто-то простодушно высказывал ему свое наблюдение. — Остальные солдаты? — сказал он. — Сержант Актар и его солдаты, на девяноста восьми верблюдах со множеством бутылей воды. — сказал Брута. — Я видел их перед нашим отъездом. — Ты их не видел. — сказал Ворбис. — Они не едут с нами. Ты забудешь о них. — Да, лорд. — требование повторения чуда. Через несколько минут далекое облако свернуло с дороги и начало медленный подъем по склону, ведущему на пустынное плоскогорье. Брута, исподтишка наблюдавший за ним, поднял глаза к песчаным горам. Над ними кружила какая-то точка. Он засунул руку в рот. Ворбис услышал сдавленный вздох. — Что встревожило тебя, Брута?. — сказал он. — Я вспомнил о Боге. — сказал Брута без раздумья. — Мы должны всегда помнить о Боге, — сказал Ворбис. — и верить, что он с нами на нашем пути. — Он с нами. — сказал Брута и абсолютная уверенность в его голосе заставила Ворбиса улыбнуться. Он весь напрягся, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но его не было. На одно ужасное мгновение Брута засомневался, уж не вывалилась ли черепаха из коробки, но некий вес переубеждающе оттягивал плече. — И в нас должна жить уверенность, что Он будет с нами в Эфебе, среди неверных. — сказал Ворбис. — Я уверен, что будет. — сказал Брута. — И готовность к приходу пророка. — сказал Ворбис. Облако достигло вершины дюн и растворилось в молчаливой пустоте пустыни. Брута пытался выбросить это из головы, что походило на попытку вылить ведро под водой. Никто не мог выжить на пустынном плоскогорье. Это были не только дюны и жара. В ее пылающем сердце, куда не осмеливались заходить даже сумасшедшие племена, жили ужасы. Океан без воды, голоса без ртов… Однако, это совершенно не значит, что ближайшее будущее не таит вполне достаточно своих ужасов… Он видел море прежде, хотя в Омнии это и не поощрялось. Скорее всего потому, что пустыню куда сложнее пересечь. Считалось, что она удерживает людей от лишних брожений. Но иногда преграда пустыни становилась проблемой, и тогда приходилось иметь дело с морем. Дурносон представлял собой всего-навсего несколько развалюх вокруг каменного мола, у одной из которых стоял трехпалубник под святым флагом. Когда Церковь путешествовала, путешественниками, как правило, оказывались очень важные персоны, так что когда Церковь путешествовала, обычно это делалось с шиком. Делегация приостановилась на холме и взглянула вниз. — Мягкотелые и испорченные. — сказал Ворбис. — Вот какими мы стали, Брута. — Да, лорд Ворбис. — И открытые пагубным влияниям. Море, Брута. Оно омывает порочные берега и служит истоком опасным идеям. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина — в центре. Когда путешествуешь, туда просачивается заблуждение. — Да, лорд Ворбис. Ворбис вздохнул. — Во дни Оссори мы плавали в одиночку в кораблях из шкур и плыли туда, куда влекли нас Божьи ветры. Так должны странствовать святые. Легкая тень неподчинения внутри Бруты заявила, что уж она-то лучше позволит себе стать чуточку испорченней ради путешествия с хотя бы парой досок, отделяющих ноги от волн. — Я слышал, что Оссори однажды плавал к Эфебскому острову на жернове. — осмелился он продолжить беседу. — Нет ничего невозможного для сильного верой. — сказал Ворбис. — Попытайся перешибить спичку в желе, мистер. Брута замер. Совершенно невероятно, что Ворбис умудрился не услышать этот голос. Глас Черепахи разносился над землей. — Что это за сволочь?
— Вперед. — сказал Ворбис. — Я вижу, нашему другу Бруте не терпится ступить на борт. Конь зарысил вперед. — Где мы? Кто это? Здесь жарко, как в преисподне, и, поверь, я знаю, о чем говорю. — Я не могу сейчас разговаривать. — прошипел Брута. — Эти отбросы воняют, как болото! Чтоб здесь был салат! Чтоб здесь был ломтик дыни!
Мало-помалу лошади достигли края пристани и по одной были заведены по сходням. Коробка в это время завибрировала. Брута виновато огляделся, но никто не обращал внимания. Несмотря на размеры, на Бруту легко было не обращать внимания. Практически все находили лучшее применение своему времени, чем замечать кого-то вроде Бруты. Даже Ворбис отключился и разговаривал с капитаном. Он нашел место возле острого конца корабля, где одна из торчащих палок с парусами создавала некоторое уединение. Затем, с некоторым страхом, он открыл коробку. Черепаха заговорила из глубин панциря. — Орлы вокруг?
Брута пристально оглядел небо. — Нету. Голова высунулась наружу. — Ты…-начала она. — Я не мог говорить. — сказал Брута. — Рядом все время были люди! А ты не можешь… читать слова в моей голове? Читать мои мысли?
— Мысли смертных не таковы. — оборвал его Ом. — По-твоему, это как наблюдать слова, выстраивающиеся в линеечку по небу? Ха! Это как пытаться осмыслить пучок сорняков.
— Потому, что ты — Бог. — сказал Брута. — Аввей, глава54, стих 17: “Все мысли смертных ему ведомы, и нет для него тайн. '
— Это не тот, с плохими зубами?
Брута повесил голову. — Слушай, сказала черепаха. — Я — это Я, и Я не могу ничем помочь, если люди думают иначе. — Но ты же знал о моих мыслях… в огороде…-пробормотал Брута. Черепаха колебалась. — Это — другое. — сказала она. — Это не… мысли. Это вина. — Я верю, что Великий Бог есть Ом, и Он есть Справедливость. — сказал Брута. — И я буду верить в это, что бы ты не говорил и чем бы ты не был. — Приятно слышать. — с чувством произнесла черепаха. — Так и думай. Где мы?
— На корабле. В море. Неспокойном. — Ехать в Эфебу на корабле? А что сталось с пустыней?
— Никто не может пересечь пустыню. Никто не может жить в сердце пустыни. — Я жил. — Тут всего пара дней плавания. — желудок Бруты дал крен, несмотря на то, что корабль едва отошел от причала. — Говорят, Бог… — Я… — …послал нам попутный ветер. — Да? Ох, верно. Насчет попутного ветра, это будь уверен. Постоянного, как мельничный поток, в течении всего пути, не беспокойся.
* * *
— Я имел ввиду мельничный пруд!
* * *
Брута вцепился в мачту. Через некоторое время подошедший моряк уселся на бухту и стал с интересом его разглядывать. — Ты можешь отпустить ее, отче. сказал он. — Она стоит сама. — Море… Волны…-Осторожно пробормотал Брута, но то, что могло бы выйти наружу, уже кончилось. Моряк задумчиво сплюнул. — Ага, сказал он, — Видишь ли, они должны быть такой формы, так предопределено свыше. — Но корабль трещит!
— Ага. Трещит. — Так это не шторм?
Моряк вздохнул и отошел. Через некоторое время Брута рискнул отпустить мачту. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким больным. Дело было не только в морской болезни. Он не знал, где он. . В жизни он четко знал лишь две вещи: где он находится, и то, что Ом существует. Тут он разделял склонности черепах. Понаблюдайте за любой движущейся черепахой: периодически она будет останавливаться и стоять, пока рассортирует воспоминания. Не зря же где-то в мультиверсуме, существуют
