свернуть направо – и ты сразу же наткнешься на его фасад.

Консьерж дома, с которым я знакомлюсь (просто так, из праздного любопытства), оказывается русским, лет тридцать прожившим во Франции, но так до конца и не забывшим родной язык. Это существенно облегчает дело: несколько русских фраз – и я становлюсь обладателем почти эксклюзивной информации: на третьем этаже живут преуспевающий адвокат и не менее преуспевающий врач-проктолог, окна их квартир выходят на улицу, никаких других жильцов (и окон с противоположным улице видом) на третьем этаже нет. Я могу верить консьержу или не верить ему, но представить, что заброшенное окно находится в квартире адвоката или врача-проктолога, тоже как-то не получается.

Все меняется в день, когда я нахожу Иова.

Сам факт находки не удивляет меня, после посещения лавки Али я был готов к чему-то подобному. Но я нахожу Иова вовсе не там, где он время от времени появлялся – в компании полуящериц-полусамандр и средневековой стены.

Иов ждет меня на клумбе, не той, которая заселена улитками, – второй. Иов – этот библейский символ веры – на поверку оказывается небольшой и почти неиспользованной пачкой сигаретной бумаги для самокруток.

«JOB».

Жаль, что в последнее время я курю очень редко и в основном траву. Это происходит под неусыпным оком Маджонга, большого специалиста по сворачиванию самокруток, цивильных сигарет он не признает. Бумага, которой обычно пользуется Маджонг: «Rizla» и «Club S.D.Mondiano», его подружка Лулу предпочитает веселенькую разноцветную «Music boogie-woogie».

«JOB» никак не назовешь веселеньким: кельтский орнамент на обратной стороне черного жесткого картона, готическая «О», больше похожая на ромб. Само название заключено в золотистый прямоугольник, «JOB» выглядит так же, как на картине с рептилиями. Даже нитка, скрепляющая бумагу, – такая же.

Найденный мной «JOB» заметно – раза в полтора – шире маджонговской «Ризлы» (две улитки в длину и одна – в ширину); по сравнению с ней он несколько старомоден, но и ровесником библейского Иова вряд ли является. Скорее всего, я имею дело с vintage-вариантом марки.

Стоит мне найти бумагу для сигарет (вопрос, каким образом она попала на клумбу и почему я заметил ее только сейчас, остается открытым); стоит мне найти бумагу, как тут же возникает непреодолимое желание закурить.

Табака у меня нет.

Наверняка он водится в жилых комнатах Линн, также, как и бумажные гепарды Эрве, как и кубинские омары Энрике; наверняка он там водится, но в комнаты Линн я не захожу.

Курить хочется нестерпимо, интересно, как бы я смотрелся под душем, с самурайской сигаретой в руках?.. Таинственный друг Линн (я все больше и больше склоняюсь к мысли, что это – Тьери Франсуа), заблудший ронин с европейским разрезом глаз, тоже предпочитал самокрутки. Но что Линн говорила о табаке? Ничего конкретного, ни один из сортов не упоминался, она всего лишь разделила их на хорошие и плохие, на те, что «нравились» и на те, что «нравились не особенно». Те, что «нравились не особенно», друг Линн засовывал в самые непредсказуемые места, например в холодильник. Что же касается сортов, которые он курил…

Корешки книг.

Он складировал их в книжные корешки.

Сколько книг было у Тьери Франсуа (я все больше и больше склоняюсь к мысли, что это – Тьери Франсуа)? Или для этих целей он использовал книги в букинистическом? Я никогда об этом не узнаю, но одна книга у меня все-таки есть. И принадлежит она Тьери.

Курить хочется нестерпимо.

Но это не значит, что я прямо сейчас должен расправиться с несчастным ежедневником, я успел к нему привязаться, я успел приручить его, сделать своим… В другое время я бы и пальцем к нему не прикоснулся, но искушение слишком велико. И дело тут не только в паре-тройке затяжек, невозможно представить себе вкусовые качества табака, пролежавшего под обложкой больше тридцати лет, дело не только в этом. Имел ли Тьери Франсуа отношение к Линн и если имел, то какое? Мне просто необходимо это знать, в жизни Линн не должно оставаться загадок; может быть, когда я коснусь пальцами дна ее души, я перестану думать о ней?

Если бы у меня был нож…

Но ножа у меня нет, он надежно спрятан в рюкзаке Анук, Анук надежно спрятана в недрах Парижа, мне до нее не добраться.

Даже если так – останавливаться я не намерен.

Я усаживаюсь в кресло и расстилаю на коленях одну из своих футболок («Lacoste», эксклюзивная модель), все остальное оказывается делом техники. Осторожно отделив от обложки часть форзаца, я слегка похлопываю по корешку.

Есть!

На футболку сыплется посеревший, истончившийся от времени мелко резаный табак. Чтобы унять нервную дрожь в пальцах и избавиться от звона в голове, мне требуется некоторое количество времени. Будь на моем месте мазила Ронни, он бы уже успел как минимум трижды сигануть с моста. Будь на моем месте Мари-Кристин – она бы уже успела сочинить как минимум два рекламных слогана. Будь на моем месте секретарша Мари-Кристин Николь – она бы уже успела скачать из Интернета как минимум пять картинок с гостеприимными задницами главных интернет-педиков Джо и Джошуа. Будь на моем месте Анук…

Анук бы не стала ничего делать, это точно.

Тьери Франсуа.

Тьери Франсуа и был главным парнем Линн, никаких сомнений. Тем самым парнем, который подарил ей кольцо; тем самым парнем, который подарил ей розы. Тем самым парнем, который умудрялся курить, стоя под душем. Тем самым парнем, от воспоминаний о котором она пыталась избавиться всю жизнь. И так и не смогла.

Крутить самокрутки я не мастак.

Мне приходится извести с десяток бумажек из пачки прежде, чем получается что-то более-менее приличное. Я зажимаю самокрутку слегка подрагивающими губами и чиркаю зажигалкой.

В первые десять секунд ничего не происходит, две затяжки оставляют во рту странно-свинцовый вкус какого-то металла, потом металл сменяет полынь. Табак и правда испортился от времени, увидеть чудесные сюжеты, которые выдувал вместе с дымом Тьери Франсуа, мне не светит.

В какой момент привкус полыни сменяется привкусом крови – на третьей или на пятой затяжке?

В какой момент высохшая пиния вдруг начинает выпускать мягкие длинные иглы – на пятой или на восьмой?..

Теперь рот мой заполнен кровью, как желоб на бойне, а посреди дворика отсвечивает мозаичным стволом роскошная вечнозеленая пиния.

Я выплевываю кровь прямо на футболку с остатками табака, надо же, как ее много!.. Черт с ней, с кровью, ищи птицу, Гай. Ищи птицу!

Как в тумане, я нащупываю манок, сверчки и раковины особенно рельефны, они жмутся к ладоням, и я всей кожей чувствую почти неслышное потрескивание створок, почти неслышное пение цикад.

«Возвращайся к нам опять, Джимми Дин, Джимми Дин».

Неожиданно на крону пинии падает прямоугольник света. Свет идет из вечно мертвого окна, которое я сам был готов признать несуществующим. А спустя секунду в нем появляется мужской силуэт. Источник света находится за спиной мужчины, и я не должен бы видеть его лицо. Не должен.

Ноя вижу.

И снова безотчетный липкий страх охватывает меня. Я не только вижу лицо мужчины, я уже видел его когда-то. Я видел его дневную и ночную стороны на дне бокала с мадерой; дневную и ночную стороны, располосованные опасной бритвой.