Как хорошо там было-то, господи!' Был он тих и покорен. От боли не кричал. В преддверии часа смертного вроде даже стал ясен разумом. Смерть — это ведь не пытка: гибель снести легче, нежели мучительства. А палачи вовсю трудились под суровым оком великого инквизитора.

— Тяни его пуще… тяни!

Тянули, пока кожа на суставах не лопнула, и члены распятые потом палачи веревками к бревнам принайтовили. Небо было серенькое, сыпал снежок, из ближней деревни петухи кричали. «Дх, Наташа! Уж ты. прости, что пил я и шумствовал, тебя обижая… Ныне уж прощения мне у тебя никак не вымолить.»

Палач — вмах! — отсек ему правую руку, и князь Иван видел, как отбросили ее в сторону. Полетела она прочь с перстами, которые были широко раздвинуты от боли острой.

— Благодарю тя, господи! — заорал Иван истошно.

Подскочил второй палач — отнял ему ногу левую.

— Яко сподобил мя еси!

Третий палач рубил ему левую руку на кресте.

— …познати тя, владыко…

Четвертый оттяпал ногу правую, коща Иван был уже без памяти. Палачи легко отделили ему голову от тела. Дружно уложили топоры в мешки, пошитые из шкур медвежьих, и, довольные, с разговорами они пошагали в царев кабак, где и гуляли три дня подряд…

Ушаков отъехал в столипу — для доклада царице.

С пруда острожного лебеди давно улетели — искать тепла в Индии. Березов опустел. Наташа осталась одна с детьми малыми. Родным своим Шереметевым писала на Москву она, сама из Шереметевых: «Заверните мне в бумажку от крупиц, падающих от трапезы богатой, и я стану участницей благ ваших…» Но ни едина крупица не упала от стола хлебосольного, стола московского — боялись сородичи Наташи добрым делом императрицу прогневать!

Жались к ней дети, возле матери грелись, как котята возле теплой кошки. В один из дней Наташа вышла из острога к реке. Долго смотрела вдаль… Остались на Москве готовальни да книги. Руки теперь задубели от холода, от стирки, от печных ухватов, от пилы и топора. Женщина тронула на пальце перстень обручальный, и вдруг он легко скатился с руки — прямо в реку. «Наверное, Ивана уже нет в живых», — решила Наташа. Перстень лежал на дне, золотинкою светясь под водой прозрачной. Она не нагнулась за ним, она из воды его вынимать не стала.

Сокройся в шумной глубине

Ты, перстень! перстень обручальной,

И в монастырской жизни мне

Не оживляй любви печальной.

Пошла обратно вдоль реки

Дочь Шереметева младая…

Наташа пошла обратно в острог. Было ей в ту пору всего 25 лет. А самые живые женские годы провела за стенами острога. Уложила на ночь детей, присела к столу и стала писать императрице: если жив муж, то прошу не разлучать с ним, а если нет его в живых, то пусть хоть постригают ее, детей же на Москву отпустите, за что им страдать тут?

Долго ехал почтарь до Петербурга и доехал. Анна Иоанновна распечатала письмо из далекого Березова.

— Эка хватилась! — сказала императрица. — Да мужа твово, голубушка, давно по кускам разнесли…

Доносчику Осипу Тишину она в награду 600 рублей отсчитала. Но велела выдавать деньги в рассрочку — по сотне в год, «понеже, — начертала Анна Иоанновна в указе, — Тишин к пьянству и мотовству склонен». Проявила о доносчике заботу «матерную».

Вскоре явились лейб-медики с поклонами:

— Ваше императорское величество, спешим обрадовать ваше величество: ея высочество, принцесса Анна Леопольдовна, племянница ваша высокородная, понесла от принца Брауншвейгского.

— Велик день для меня! Молитесь, люди русские. Во чреве племянницы моей объявилась самодержавная власть над вами…

Бирону эта беременность пришлась некстати.

— Надо же! — фыркал герцог. — А я-то, грешный, надеялся, что брауншвейгекий выродок на такие дела не способен…

Зато Анна Иоанновна даже помолодела, ходила по дворцам шагом легким, пружинящим. Теперь цесаревну Елизавету можно не опасаться: место на престоле Романовых и далее будет занимать потомство от царя Иоанна Алексеевича… На радостях Анна Иоанновна разрешила Наташке Долгорукой вместе с детьми из Березова на Москву выехать, где и жить ей тихонько, никому ничего не рассказывая.

Долго добирался обратный гонец до Березова, и очень долго будет ехать на родину Наташа с детьми… О боже! Если бы только Анна Иоанновна могла знать, в какой день совершится въезд Наташи в Москву… Но об этом после!

Москва, Москва, Москва!..

Здесь чудо — барские палаты, С гербом, где венчан знатный род,

Вблизи на курьих ножках хаты

Да с огурцами — огород.

Нет тебя, Москва, краше и нет тебя гаже. Здесь царствует уже много лет сатрап отменный — Семен Андреевич Салтыков, дядя императрицы. Порядки при нем строгие, а какие — сейчас поведаем… Вот, к примеру, идет мужик по Пречистенке и тащит под локтем курочку-рябу с лапами связанными. Спокойно