Четыре года войны и походов не истощили сил армии, не убили в ней духа к победе. Сейчас, обложенная стотысячным войском сераскира, эта великая армия нерушимо стояла на равнине, средь моря душистых цветов. Стояла — не сетуя, не волнуясь, ожидая лишь одного — приказа…
— Ну, чего там начальники наши? Договорились?
Офицеры сходились кучками, переговаривались:
— А турка пока не особо жмет.
— Чего жать? Мы же-в кольце у них.
Грамотеи знающие припоминали:
— Кольцо таково же было единожды. Под Прутом, когда турки армию нашу, заодно с Петром Великим, на капитуляцию вынудили. Того позора России не забыть, а второму позору уже не бывать…
— Хоть семь пядей во лбу, а выхода нет.
— Ломить станем. Проломим.
— Куда проломим-то?
— А хоть в ад… Обрушим стенку турецкую!
В войсках возникло движение. Тащили доски и тяжелые шанц-коробы. Солдаты гатили болотистые берега ручьев, за которыми начиналось взгорье. Кричащие канониры покатили пушки через гати — выше, выше, выше… Пальба мортирная вселяла веселость.
— Пошли! — махнул жезлом Миних. — Раскинь рогатки!
Три каре разом ощетинились рогатками. Колчак-баша послал вперед «беспощадных». С воем диким налетали они на русских, но лошади отпрядывали с разбегу перед стенкою каре, из которой торчали острые колья. Фальконеты добивали сброшенных с седел; из гущи войсковой, прямо из травы, отчаянно залпировали бойкие «близнята»… А в центре русской армии двигалась кордебаталия под командою генерал-аншефа Александра Румянцева. Со шпагою в руке шел генерал впереди солдат. Шляпу на глаза себе нахлобучил, и дождь обильно стекал с полей треуголки.
— Не спеши! — говорил он солдатам. — Все там будем…
Мерно идут солдаты в кордебаталии: шаг! шаг! шаг!
Визг янычарский был нестерпим. Полыхали клинкив воде дождевой, в крови людской. Вот он, русский, — руби его. Но прямо в грудь янычару уперлась рогатка длиною в дерево, и острие ее жестью обито. А русский (из-за телега каре) прицелился — трах!
— Еще один спекся…
На левом фланге грудью перли на врагов молодцы Аракчеева, и был генерал невыносимо страшен в бою. Жесткие волосы спадали ему на лоб, глаза свелись в две жгучие точки. И сейчас генерал Аракчеев был очень похож на тех же самых татар, противу которых он пер, противостоя врагу в ужасном единоборстве…
Мушкеты били, как пушки, в страшной отдаче ломая ключицы солдатам. В руках фузилеров надсадно трещали фузеи, которые секли противника острыми кусками свинца.
— Ломи! — орал Аракчеев. — Только ломи, больше ничего и не надо от нас…
Противу лому русского никто не устоит!
Сражение из стихии сопротивления уже обращалось в организацию боевого порядка. Определились фланги и направления. Теперь каждому стало ясно: иди на вершину горы, где засел Вели- паша, и сбрось его оттуда вниз, — сим победиши!
Миних больше и не командовал. Войска сами распоряжались своим маневром.
Держа под локтем шпагу, будто трость, фельдмаршал шагал в центре каре. Вокруг него падали убитые. Из спин солдатских торчали хвосты стрел татарских. Великий честолюбец, он переступал через мертвецов столь же легко, как в трактире трезвый брезгун перешагивает через пьяных… Был пятый час пополудни, когда Колчак послал на русских ораву янычар и конницу спагов. На миг они остановили движение каре, но так и не могли взломать их стойкой крепости. Толпой нестройной колчаковцы выбегали из атаки, и мушкеты русские поражали их сотнями…
Каре снова тронулись!
Три чудовищных дикообраза, могучи и громадны, ползли через холмы, окутываясь дымом, — все выше, выше, выше… Русские шли в гору — туда, где ставка сераскира, где ретраншементы вражьи, где реют бунчуков хвосты кобыльи. За шагом — утверждение шага.
Во главе кордебаталии — генерал-аншеф Румянцев.
Шаг — выстрел.
Шаг — выстрел.
Шаг — выстрел…
Так можно пройти всю Европу.
— Ломи!
Грохот. Русская артиллерия работает неустанно.
Она бьет на ходу. Прямо с колес. Сама в движении.
Пушки и мортиры следуют вместе с каре.
Они сокрушают все, что мешает армии ее маршу вперед.
А позади пусть догорают Ставучаны — буковинская деревушка, которая уже сегодня вписывается в историю русской славы.
Сераскир Вели-паша, на горе сидя, дождался Колчака.
— Никто, — сказал, — не осудит барса, если он ушел живым из схватки со львом… Мы сегодня плохо молились аллаху!
— Кысмет, — ответил Колчак, словно плюнул.
Вели-паша из кувшина ополоснул ладони розовой болгарской водой. Три мальчика-грузина подали ему полотенца, расшитые валашскими узорами. Под грохот пушек мысли сераскира текли лениво, как степная река… Человек бессилен, если обстоятельства против него. Каре русские нерушимы, и они уже подбираются к вершине, где он сидит на подушках, за рядами ретраншементов. Надо принять точное решение, и Вели-паша его принял:
