он вдруг неожиданно затосковал и до самого отбоя ходил за командиром по пятам, жалуясь:

— Товарищ командир, а, товарищ командир!.. Неудобно вроде перед людьми получается. Другой солдат, прежде чем медаль получить, так семь потов и кровей прольет, а мне на пьяного дурака повезло, и — орден!.. Как же это? Да меня в кубрике ребята засмеют…

Чугунов понял, что награждение все-таки состоится, и перевернул на своем бушлате пуговицы якорными лапами вверх, что означало: недоволен начальством.

Нерешенный вопрос

— Ну, что тебе, Рябинин?

— Вы, товарищ старший лейтенант, обещали меня сегодня на берег отпустить.

Никольский собирал блестящие части ружья — готовился идти в сопки на охоту.

— Вот хочешь, — предложил он, — пойдем вместе. Сейчас, к осени, зайцы жирные.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант, но у меня еще дел много. В прошлый раз волна так хлестала, что все оружие пятнами пошло. Чистить надо теперь до самого ужина.

— Ну, ладно. Домой пойдешь после ужина.

Сережка целый день провел в работе, а Никольский, усталый и довольный, вернулся на катер, неся за уши толстого полярного зайца.

— Вот, — добродушно сказал он, — бери, отвезешь своим. Мне-то он ни к черту не нужен!

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

К вечеру Сережка пришел домой. Квартира стояла пустая, неприбранная. На столе записка: «Если придешь, нас не жди». Беспечно насвистывая, юноша направился к Степану Хлебосолову, захватив с собой зайца.

Домик навигационного смотрителя стал вспоминаться ему все чаще. Сам не желая признаваться себе в этом, Сергей хотел встретиться с внучкой дяди Степы. И часто, работая на палубе катера, он вдруг останавливался при мысли: «Странно, я даже не запомнил ее лица».

И сейчас, размашисто шагая по берегу залива, он думал:

«Надо же посмотреть ей в лицо, а то получил пять суток гауптвахты, а за кого — не знаю…»

Еще издали он заметил девочку с пышной копной русых волос. В руках у нее была палка. Девочка играла с морем. Подбежав к воде, она совала палку в шумящий прибой и выжидала. А когда брызжущий пеной вал наступал на берег, девочка со смехом убегала.

Сережка подошел к ней, и она, тряхнув головкой, доверчиво сообщила:

— Я палку вон там взяла!

— А ты чья же это будешь? — спросил он, оглядываясь на окна избушки навигационного смотрителя.

— Сейчас? — переспросила девочка, точно ее принадлежность к семье зависела от времени.

— Ну, хотя бы сейчас.

— А сейчас я дедушки Степы. А раньше была тети Поливановны. А еще раньше — мамина.

И, щуря васильковые глаза от лучей заходящего солнца, деловито осведомилась:

— А ты кто?

— Я?.. Ну, как бы тебе объяснить… Вообще я — боцман.

— Вот и врешь, — весело отозвалась девочка. — Боцманы все старые, как дядя Антон, а ты совсем еще молодой, и усов у тебя даже нету.

— Же-еня-а! — раздался девичий голос. — Домой!

Сергей обернулся. На крыльце дома стояла внучка Хлебосолова. Тогда он подал девочке спрятанного за спиной зайца и тихо сказал:

— Беги, отдай.

И, счастливая от такого подарка, Женя побежала к дому, еще издали крича:

— Анфиса!.. Анфиса, ты смотри, что мне дядя дал!..

Сережка подобрал брошенную девочкой палку и, сталкивая ею в воду мелкие камешки, пошел следом за Женей. Когда он приблизился к порогу дома, девочка рассказывала Анфисе:

— Вот, говорит, что он боцман. А разве боцманы такие бывают?

Внучка Хлебосолова протянула ему руку:

— Вас, кажется, Сергеем зовут. Здравствуйте!.. Мне дедушка очень много о вас рассказывал.

— О чем же?

— Ну, это секрет!

Прошли внутрь дома. Здесь было все так же, как и в прошлую осень, когда он, получив паспорт, уходил отсюда в море. Но в то же время здесь многое изменилось: на всех вещах чувствовалось заботливое прикосновение хозяйской девичьей руки.

— А где дядя Степан?

— Скоро вернется. Пошел на ялике вехи красить. В углу ворковал что-то свое медный самовар.

— Вы будете чай с нами пить? — спросила Анфиса.

— Буду…

Чай пили с вареньем из прошлогодней морошки и с колобками. Внутри каждого колобка была искусно запечена сушеная слива, — в этом, очевидно, и состоял главный секрет кулинарии Анфисы.

Вначале смущавшиеся друг друга, за столом они разговорились. Женечка-Колосок смешила их своим неистощимым аппетитом к варенью, и нельзя было не расхохотаться, глядя на ее рожицу, выпачканную густым сладким соком «северного винограда».

— Ты маленькая обжора! — шутила Анфиса. — Оставь хоть немного варенья для дяди Сережи.

— Ничего, пусть ест, ведь я не девчонка, — солидно заявлял семнадцатилетний боцман гвардии, удивляясь, что его называют дядей.

— Расскажите что-нибудь о море, — попросила Анфиса.

— Ну что — море! — неохотно отозвался Сережка. — Море как море: волны, качка, ветер, стужа, сухари, консервы…

— И никакой романтики?

— Почему? Романтики хватает.

— А в чем? Неужели в сухарях? — Она засмеялась.

— Во всем! Вот вы, Анфиса («Какое красивое имя!»), поставили самовар, заварили чай, сидите и пьете. А в море? На одном тральщике матроса за борт смыло, когда он попробовал чаю напиться…

— Как же это?

— А вот так: ветер десять баллов, палуба покрыта льдом, волны швыряют коробку с борта на борт, и к тому же леера срублены. Вот он, бедняга, пошел с чайником по палубе, его как подмоет волной за борт — и амба!

Анфиса промолчала, но лицо ее как-то затуманилось.

— Но это еще не конец истории, — улыбнулся Сережка. — Когда первая волна схлынула, вторая с другого борта подошла… Это мне рассказывали те, которые с мостика все видели… Подошла, грохнулась о палубу и этого матроса на корабль снова выбросила. Тут к нему подбежали, вытянули…

— И он остался жив?

— А что ему сделается? Руку вывихнул — и все! Сейчас опять на тральщике служит. Чай, я уверен, в любую погоду пьет.

— Нелегкая у вас романтика.

— Какая уж есть!

— Вот потому вы, матросы, и отчаянные все такие, — сказала Анфиса.

Этими словами она будто хотела напомнить ему о прошлой их встрече. Сережка двинул свои мохнатые белесые брови и сурово спросил:

— Вы мне так и не ответили тогда: сдали экзамен или нет?

— Сдала. С первого сентября уже занятия начинаются.

— И кем же вы решили быть?

— Штурманом тралового флота…