переживал в себе и невольно страшился, что теперь Аглая может потерять его.

Первым его другом в этой промерзлой пустыне был человек, которого он спас от верной гибели. Позже, когда в отряд вошли новые энергичные люди, такие, как Сверре Дельвик, товарищ Улава и Осквик, Белчо по-прежнему оставался для него лучшим другом, и даже с Мацутой он не мог уже быть таким откровенным, как с этим словаком. Но в последнее время Белчо как-то притих, приуныл, на все вопросы отвечал односложно, словно нехотя. И Никонов понял, что друг его мучается тоской по родине, на землю которой вот-вот должны вступить советские войска, что ему не милы эти скупые пейзажи, что он болен.

— Ничего, Иржи, — сказал ему однажды вечером Никонов, — ничего. Как ни тяжело мне с тобой расстаться, а при первой же возможности я переправлю тебя на Большую землю… Махнешь из Мурманска в Москву, а оттуда и в Прагу. Ну, а сейчас ты вниз спустись — переговорить надо…

Провожаемый благодарным взглядом друга, Никонов вышел на лестничный переход и встретил искавшего его Сашу Кротких. Этот отчаянный матрос уже сумел завоевать любовь партизан своей смелостью, какой-то могучей русской удалью и просто тем, что был неплохим рубахой-парнем. Давно забыт тот бой, когда он голыми руками добыл себе оружие, давно уже Саша стал полноправным членом партизанской дружины, и все равно матрос терялся каждый раз, когда встречал командира. Он боялся его после того памятного разговора, который закончился крепким тумаком по затылку, и сейчас, натолкнувшись на Никонова, Саша Кротких, выпятив грудь, как на адмиральском смотру, ел глазами начальство.

Никонов дружески ткнул его кулаком в живот, улыбнулся:

— Правила дисциплины ты соблюдай, но пыжиться передо мной не стоит… Ну что?

— Командир, там огонь какой-то…

— Огонь? — насторожился Никонов.

— Да, понимаешь, кто-то костер разложил неподалеку от нас. Вот, хочешь, поднимемся на крышу — оттуда хорошо видно…

И Никонов, поднявшись на крышу, увидел вдали желтый, как волчий глаз, огонь костра, светивший в ночной мгле затаенно и жутко. В окрестностях лагеря, значит, появился кто-то чужой.

— Вот что, Саша, — сказал Никонов, — возьми-ка свой автомат и, не делая лишнего шума, проберись поближе — посмотри, кто это там. И действуй по обстоятельствам… Сам понимаешь, время тревожное.

— Слушаюсь, командир, — ответил Кротких и быстро сбежал по лестнице, а Никонов спустился в нижний подвальный зал, где уже сидели Белчо, Дельвик и товарищ Улава.

— Все в сборе, — сказал Дельвик, подкручивая фитиль лампы и раскладывая на столе карту северных провинций Норвегии. — Хорошо… Так вот, друзья, давайте решим, что делать дальше. Вы уже знаете, что Риббентроп все-таки добился своего в Хельсинки, и Суоми отныне связана с Гитлером дополнительным военным соглашением. Это соглашение касается также и финских копей, которые питают Германию никелем и абразивами… Вот этот рудник, под названием «Высокая Грета», давно привлекает мое внимание. Он дает на-гора никелевой руды больше всех других рудников, а условия работы на нем самые жестокие…

Никонов помолчал, прислушиваясь к тишине, — не слышно ли выстрелов, посмотрел в оконце — не видно ли отсюда костра, но кругом все было спокойно, и он сказал:

— Верно. Уже давно пора вывести из строя «Высокую Грету» — это четверть всего количества руды, добываемой немцами в Лапландии. Вот тут недавно товарищ Улава встречалась с пастором Кальдевином, который имеет свои соображения… Кстати, прошу вас, фрекен!..

Товарищ Улава зябко натянула на свои плечи спадавшую куртку, положила на карту ладонь, — рука у нее была тонкая, красивая.

— Пастор, — сказала она, — пользуется правом посещать время от времени территорию рудника «Высокая Грета». Этому руднику немцы придают особое значение, на нем работает много свободно нанимаемых норвежцев, датчан и финнов. Большую часть их составляют рабочие лютеранско- евангелического вероисповедания. Комендант рудника не разрешает рабочим в церковные праздники расходиться по киркам местного прихода. И вот…

— Понимаю, — сказал Никонов, — нам поможет Кальдевин?

— Да.

— Что-то не верится мне, — возразил Белчо, — чтобы на этом можно было построить всю операцию. Слишком сложный ход. Придется долго ждать, пока пастор освоится. Не лучше ли нагрянуть ночью всей нашей дружиной, как это делали недавно русские с плавучим доком в фиорде Биггевалле…

Дельвик, нахмуренный и мрачный, подпирая скулу своей единственной сильной рукой, только усмехнулся на возражения Белчо:

— А ты пулеметные вышки видел?

— Видел. Правда, лишь издали.

— Ну, так вот: не советую подходить близко.

Все посмотрели на Никонова: что скажет он?

— Я должен сам повидать пастора, — сказал Никонов, поднимаясь. — Передайте Осквику, чтобы готовил мотоцикл.

Крупными шагами он поднялся по кривой каменной лестнице и вошел в низкое помещение, наполовину занятое большим очагом.

Аскольдовский боцман лежал на грубо сколоченных нарах. После гибели патрульного судна, после концлагеря и контузии мичман Мацута до сих пор не мог оправиться и больше лежал, лишь изредка выходя на короткие прогулки в сопки.

— Ну как, старина? — спросил Никонов, подходя к нему. — Чем порадуешь?

— Да вот сегодня вроде легче. На озеро сходил, думал выкупаться даже, только вода уж больно стылая.

— Не холоднее, чем в Баренцевом?

— Не, — улыбнулся боцман, — та дюже холодная будет.

— Эх, мичман, мичман, — сокрушенно вздохнул Никонов, — врача бы тебе, уход хороший, ты сразу на ноги встал бы. А где тут у нас!..

Он посидел около Антона Захаровича еще несколько минут, пока внизу не затарахтел мотоцикл. Актер Осквик стоял возле мотоцикла, раскачиваясь на своих непомерно длинных ногах, обтянутых рейтузами финского лыжника.

— Готово? — спросил Никонов, выходя во двор.

— Хоть сейчас в Осло, — невозмутимо ответил Осквик, пощипывая свою узенькую бородку клинышком, придававшую ему сходство с Дон-Кихотом.

— Автомат не брать, только пистолет. И нигде не останавливайся, понял?

Никонов не знал, хорошим актером был Осквик или нет, но солдатом он был отличным. К тому же Осквик обладал еще и страстью к механике. Тонкие длинные пальцы актера с одинаковым удовольствием копались в карбюраторе мотора и в затворе автоматического пулемета. И никто не удивился, когда однажды, запыленный и усталый, он приволок в лагерь немецкий штабной мотоцикл, с которым с тех пор уже не расставался…

Через полчаса они мчались по широкой ленте военной автострады, обгоняя немецкие машины. Никонов сидел за рулем, за его спиной трясся на кожаном сиденье актер. Мотоцикл с воем пролетал мимо грузовиков и штабных «опелей», из кабин которых выглядывали гитлеровские офицеры, с грохотом катился по бревенчатому настилу мостов над пропастями.

Труднее было прорваться мимо сторожевого кордона, где всем проезжающим полагалось предъявлять пропуска. Тогда Никонов крикнул Осквику: «Ложись…», а сам почти свалился с седла, не выпуская рукоятей, и мотоцикл пронесся под низко опущенной тяжелой балкой шлагбаума.

У одного из таких кордонов Никонов сказал:

— Вот здесь, на этой заставе, я в прошлом году раздобыл себе оружие…

— Отчаянный человек, — ответил актер.

— Нет, — сказал Никонов, немного подумав. — Я спокойный, но и мне часто бывает страшно…

Церковь Норвегии быстро усвоила «идеи» отставного майора Видкупа Квислинга. Это давало