Хмырова не хватило денег расплатиться.

Тогда капитан застегнул свою куртку и сказал:

— А ну пошли.

— Куда, Прохор Николаевич?

— В милицию. Там играть будешь…

Но в милицию Рябинин его не повел. Они прошли на территорию Рыбного порта, и там, в проходе среди нагромождений рыбной тары, скрывавшей их с головой, состоялся разговор. Рябинин, словно забыв о матросе и быстро шагая впереди, неожиданно остановился так резко, что Хмыров даже наскочил на него по инерции и тут же отлетел в испуге обратно.

— Ну? — спросил Рябинин. — Разве для этого тебя Мацута учил вязать узлы?

— Да я скоро уеду, товарищ командир, мне здесь и климат никак не подходит…

— Молчи, — оборвал его Рябинин. — Девять лет здесь служил — все ничего, а сейчас климат не нравится?!

Хмыров, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, заскулил:

— Войдите в мое положение… В деревне немцы избу сожгли, все хозяйство порушили, а что я приеду — кому польза? Один бушлат на плечах. Это после девяти-то лет службы! Да ведь я, Прохор Николаевич, с моряков ничего не брал.

— Снимай ленточку! — остервенело крикнул Рябинин. — Не позорь корабль! Подлец ты!..

У матроса задрожали губы.

— Товарищ командир… Что угодно, только не ленточку. На всю жизнь память… Вспомните, как вместе по Новой Земле шли… Ради этого… Ну, избейте меня, а?.. Все равно никто не узнает. Только ленточку…

Но Рябинин, круто повернувшись, уже шагал дальше. Через несколько минут они были в кабинете главного капитана рыболовной флотилии. Пожимая через стол руку Дементьева, Рябянин говорил, показывая на Хмырова:

— А я вам пополнение привел. Примите, Генрих Богданович! У него и стаж наплаванности немалый, и промысловое дело знает…

Дементьев сказал:

— У нас на траулерах как раз не хватает полного штата. Приходится даже привлекать к промыслу женщин, знающих рыбное дело. Мы каждому специалисту рады. А на «Рюрике» имеется свободное место боцмана…

— Ну, нет, — проговорил Рябинин. — Пусть поработает сначала засольщиком или матросом. Для повторения, так сказать. А там будет видно.

Прощаясь с матросом, Рябинин передал ему деньги:

— До первой получки проживешь с музыкой. А за тем, как работаешь, буду следить. Ясно?.. Иди…

— Спасибо и до свидания, Прохор Николаевич.

— Всего хорошего, граж-да-нин Хмыров!..

Вечером матрос пришел на траулер «Рюрик», на мачте которого развевался, хлопая косицами, стахановский вымпел. И, посмотрев на него, Хмыров вспомнил «Аскольд», вспомнил его высокие мачты, никогда не расстававшиеся с этим флагом.

Теперь нет «Аскольда»…

Матрос поставил на палубу свой сундучок и вздохнул: жизнь начиналась заново, сейчас он матрос, это верно, потом станет боцманом.

Он осмотрелся, невольно радуясь привычной обстановке корабельного уюта. Из трубы поднимался кверху дрожащий, как отражение в воде, дымок, и чайки, распластывая крылья, парили над трубой, отдыхая. Из трюмов знакомо пахло рыбой, на бортах сушились вороха тралов. А на тонком леере, протянутом вдоль полуюта, висело выстиранное матросское белье; среди грубых рыбацких штанов — пуке — трепыхались на ветру женские сорочки.

Хмыров грустно усмехнулся, когда увидел одного из таких «матросов». Какая-то девушка в тельняшке, плотно обхватывающей маленькую девичью грудь, красила кожух машинного отделения. Привычным глазом он успел заметить все: и то, что кисть в ее руке не «играет», и то, что краски уходит слишком много.

— Эх, ты! — сказал он, подходя к девушке и отбирая кисть из ее тонких пальцев. — Разве так красят! — И, подсев ближе, стал объяснять тоном старшего: — Столько краски на флейц только англичане берут. Ну, это их собачье дело, зато у них борта всегда шелушатся. А ты вот так обмакни ее и веди под сорок пять градусов… Видишь, как я!

— Уже учишь? — раздался за спиной знакомый голос.

— Учу, — сказал Хмыров, оборачиваясь и протягивая Корепанову руку. — А ты тоже здесь?

Отошли в сторонку. Сели на доску рыбодела.

— Рыбный мастер у вас где?

— В консервном отсеке. А что?

— Я к нему. Пусть проведет к капитану. — И, протягивая коробку папирос, предложил: — Закурим?

— Нет, я бросил.

— Чего так?

— Легкие, — ответил Корепанов и, постучав себя кулаком по груди, закашлялся. — Это у меня, брат, от студеной воды. Много я поплавал тогда, когда «Аскольд» на дно пошел…

Махнув зачем-то рукой, Хмыров спустился в консервный отсек. У двери в отсек, загораживая широкой спиной проход, стоял рыбный мастер, одетый в высокие, по пояс, кожаные пуксы. Хмыров хлопнул его по спине:

— Эй, мастер!

Мастер повернулся, и матрос в удивлении отступил назад: перед ним стояла тетя Поля.

— Ты чего это, дьявол, меня бьешь! — обрушилась она на него. — Я тебе не девка, чтобы играться тут с тобой… Сказывай, зачем пожаловал? Я рыбный мастер!..

И, докладывая по всей форме о своем прибытии на «Рюрик» для прохождения службы, Хмыров горестно размышлял:

«Тетя Поля — это не Антон Захарович, она те покажет, как чай на клотике пьют. И ленточку с ней не так-то легко заработаешь!..»

Мертворожденный

— Эй, капрал, принимай!..

Окошечко в железной двери откинулось, образовав что-то вроде маленькой полочки, и широкая рука охранника с тупыми грязными ногтями поставила на эту полочку дымящуюся миску с супом.

— Сегодня твоя рыжая потаскуха Финляндия приняла условия нового военного договора с Германией, — объяснил ему охранник, показывая глазами на миску с супом. — Твой Рюти договорился с нашим Риббентропом. Наконец-то!.. В честь этого мы тебя накормим до отвала. Жри, рыжий!..

Теппо Ориккайнен сел на табурет и, поставив на колени миску, стал быстро есть. В каземате Печенгской военной тюрьмы, где от сырости ломило кости, согреться можно было только тем, чтобы как можно скорее наглотаться горячей похлебки. На веснушчатом лбу капрала выступил пот; он допил остатки супа через край миски и облизал ложку.

Теперь, когда до следующего обеда оставались ровно сутки, время заполнялось тоскливым ожиданием решения трибунала. Конечно, ему грозит расстрел, но, может быть, это военное соглашение, о котором так много говорили на фронте, как-то отразится и на его судьбе?..

С улицы раздался топот марширующих солдат и медные звуки оркестра. Придвинув табурет к наружной стене, финский капрал встал на него и подтянулся руками на прутьях решетки. Из окна открылся вид на город, раскинувшийся в разложьях гор, далекая голубизна Петсамо-воуно-фиорда. Над зданием таможни разворачивались два флага: немецкий и финский; один был пересечен черным крестом, другой — голубым.

По улице, в сторону плаца гарнизона, проходила колонна горных егерей и тирольских стрелков. За