широкие планы.

— Эх, планы, планы! — засмеялся Ставриди. — Как говорят, начерчиллили планов — и никаких рузвельтатов!

— Хе-хе, — без улыбки произнес боцман. — Вот обождите, они начерчиллят, а нам с вами рузвельтатить придется! Наш фронт как был, так и останется первым! И точка!.. А потому я с вашего брата теперь — во как! — требовать порядка да дисциплины буду. В ежовых рукавицах держать вас, байстрюков, стану!

— Да удержишь ли, боцман? — съехидничал Ставриди. — А вдруг вырвемся?

— Не вырветесь… Я однажды тигру за хвост держал, и та не вырвалась!

Матросы грянули дружным хохотом:

— Не трави баланду, черт старый! Кошку, может быть, и держал ты, только не тигра. Может, вот еще за подол держался!.. Ха-ха!..

Антон Захарович намек раскусил и заметно обиделся.

— Не верите? — спросил он. — Ну так слушайте тогда… Давно это было, — начал старый. Его тут же перебили:

— А как давно?

— При царях еще! Тебя, салагу, даже в проекте никто не держал. А я тогда уже в унтерах ходил. Нашивки имел. Красивым был. Да-а… И, помню, в Кронштадт балаган из Питера привезли. А там тигров показывали. Ученых, конечно. Хотя и мало жалованье, а все купил билет в первом ряду. Не париться же в галерке. Мы — люди гордые. Да-а… Ну, тигры сигают по арене, через кольцо прыгают. Цигарки курят. Потом рядком уселись, на дрессировщицу глядят. А один — как раз насупротив меня уселся. И хвост-то свой меж прутьев выставил. Покрутил им, покрутил и ко мне, вижу, кладет…

«Аскольд» затрясло и повалило в затяжном крене. Через раскрытую дверь было видно, как заметались в узких проходах потоки воды, затрещали под ветром полотнища парусины. Пенистые струи с шипением размывали на палубе остатки шлаковых отбросов.

Где-то вылетела из шаблонов посуда и со звоном разбилась.

— В океан выходим, — сказал боцман и продолжал свой рассказ дальше. — На чем я остановился- то?

— На хвосте, — подсказали ему.

— Ну, значит, хвост. Пушистый такой, красивый. Прямо у меня на коленях лежит. И на конце — кисточка. Помню, я еще подумал тогда: вот бы для бритья такую… Ну ладно. Сижу, значит. Хвост при мне. Тигра тоже сидит. Тут я и решил: если уж трогать, так трогать сейчас. Другого такого случая не будет. Да и похвалиться на корабле перед ребятами хотелось. Мол, что вы! А я вот тигра за хвост держал. Оно, конечно, время такое. Молодость! Да-а… Уже без четверти, — заметил Антон Захарович, глянув на часы. — Вам, ребята, на вахту скоро пора…

— Да давай, не тяни ты, рассказывай!

— И расскажу. Вот я его и погладил. Вдоль хвоста. Тигре это, видать, не понравилось. Все-таки — не кошка ведь. Он хвостом-то кэ-эк махнет! А рядом со мной купчиха сидела. Прямо по морде ее так и стебанул! А купчиха кра-асивая такая. Я хвост от нее вежливо отвел и говорю: «Извините, мол, животная — не человек, она же не понимает». И держу хвост. Тут моя тигра кэ-эк рявкнет на дрессировщицу! Да как бросится в ее сторону! Не давать же пропасть дамочке. Я тут хвост на руки намотал, ногами в барьер уперся. Натянул что есть силы. Дело-то ведь привычное. Что канат, что хвост. Тут молоденький матрос подскакивает: «Господин унтер, говорит, не надо ли помощи?» А в балагане народишко-то…

Вошел рассыльный Мордвинов и прервал рассказ боцмана:

— Комендоры! Готовьтесь на вахту.

— Есть, идем! Что наверху?

— Наверху — небо, внизу — вода, слева — берег, справа — море…

Через несколько минут, одетые по-штормовому, комендоры поднялись на верхнюю палубу. Легкая прозрачная дымка — предвестница ночи — неторопливо сгущалась над морем. Тени двух транспортов колебались во мгле призрачными плоскими силуэтами. Звезды еще не обозначились на горизонте. Летела водяная пыль, ветер тонко и надрывно посвистывал в мачтах. Щелкал телеграф на мостике.

Рябинин стоял в ходовой рубке. Кок принес пробу ужина, балансируя на прыгающей палубе, едва- едва не разлил содержимое тарелки.

— Ты как несешь? — сердито спросил Пеклеванный, берясь за ложку и откусывая кусок хлеба.

— Несу… Только бы не ошпариться. Прямо с жару!

— А пальцы у тебя где?

— Как учили, товарищ лейтенант. На отлете держу.

— Врешь! Опять у тебя пальцы в тарелке купались. Смотри, даже ошпарил их…

Такие сцены во время пробы на походе повторялись уже не раз, и на них мало кто обращал внимание. Может быть, кок и вправду залез нечаянно пальцем в тарелку.

— Но надо же понять и кока, — говорил Рябинин. — Ты, парень, только руки мой почаще. А вот скажи, нет ли косточки у тебя? Моселка бы мне поглодать!

Скоро кок принес на мостик большую кость с сочными махрами мяса, и Рябинин, чрезвычайно довольный, что ему угодили, забрался в угол рубки, стал работать зубами. Занятие с костью не мешало ему наблюдать за морем, и он часто покрикивал в сторону рулевого Хмырова:

— Правее, правее немного. Следи за гребнем…

Матрос, прищурив острые раскосые глаза и ссутулив плечи, цепко всматривался в картушку магнитного компаса. Широкие ладони его лежали на штурвале, сжав точеные медные рукояти.

— Рулевой, видишь? — спрашивает Рябинин.

— Так точно, вижу.

Перед патрульным судном встает вспененная гряда. При матовом свете догорающего неба она фосфорится и играет недобрым блеском.

— Раскромсай ее форштевнем к чертовой матери!

— Есть принять волну…

Водяной вал медленно наступает на корабль, угрожая свирепо свистящим гребнем. Рябинин высасывает из кости мозг и смотрит на волну, рассчитывая на глаз расстояние и силу удара. Минута, другая… Раз! «Аскольд» уже погрузил в страшную волну свой полубак, тяжко содрогается машинами и корпусом от напряжения и дифферента. Вода, нависнув над его палубой, кажется, уже никогда не отпустит его.

— Ну-ну, дорогуша, — говорит Рябинин. — Что же ты? Давай, выкарабкивайся как можешь… Покажи свою прыть!

И, развалив волну, с грохотом отряхиваясь от непомерной тяжести, патрульное судно рывком выносится наверх — такое гордое своей победой, все в туче брызг, в каскадах пены.

— Ловко получается! — заметил Самаров. — Любо-дорого посмотреть, приходи, кума, любоваться!

— Неплохо! — крякнул Рябинин. — А все отчего, ты думаешь? А оттого, что ежели имеешь дело с водой, то прежде посоветуйся с опытом, а потом с разумом.

— Как вы сказали? — забеспокоился штурман. — Это очень хорошо. Почти афоризм. Позвольте, я запишу на память?

Он тут же достал блокнот и, закрываясь от пронизанного брызгами ветра, записал полюбившуюся ему фразу.

— Ну-ка, — сказал Прохор Николаевич, — покажи, что у тебя там такое? Ты ведь у меня умница!

— Да так, — смутился юноша, — разное… Для памяти!

Прохор Николаевич глянул на свежую запись, внизу которой в скобках стояли его имя и дата.

— Только ведь это не мои слова, — заметил он, снова принимаясь за кость. — Ты меня здесь зачеркни и поставь Леонардо да Винчи: это он так мудро сказал о воде.

— А вы читали Леонардо да Винчи? — недоверчиво хмыкнул Пеклеванный.

— Никогда я его не читал, — прямодушно ответил Рябинин. — Это у меня жена читала. Она у меня