Пахло перегретой хвоей, душистым листом черничника, от озерной воды тянуло прохладой. Смахивая с лица лесную паутину, капрал бесшумной поступью углублялся в чащу, и ничто не ускользало, от его быстрого взгляда. Вот ящерица шмыгнула в траву, а вот доживает последние часы надломленная ветка — здесь недавно проходил человек; осока на болотистой лужайке примята, словно кто-то бежал и упал, — так и есть: раненый уползал в эти заросли, спасаясь от пуль, и умер…

Капрал подтянул сапоги повыше, прислушался: гудели вершинами сосны, четко долбил тишину дятел, что-то прошумело в траве и снова затихло. Дойдя до поваленного бурей дерева, под вывороченными корнями которого высился муравейник, Ориккайнен круто свернул влево и, согнувшись, пробежал шагов двадцать. Замер. Огляделся. Снова пробежал. Лег,..

Теперь, в просвете между ветвей, он видел застывшее в покое озеро Хархаярви. Возле берега густо разросся кустарник, скрывая неглубокую лощину. Где-то вдалеке хлопнул выстрел, но Ориккайнен не обратил на него внимания. Еще раз оглянувшись, он встал и, раздвигая ольховые ветви, медленно спустился в лощинку.

Здесь было темно и сыро. Землю устилали вялые прошлогодние листья. Ориккайнен присел на корточки и руками стал разгребать вороха этих листьев, что-то отыскивая. Лицо его все время сохраняло сосредоточенное выражение, и на нем не отразилось ни удивления, ни страха, когда из-под листьев вдруг высунулась рука человека, затянутая в узкую замшевую перчатку.

Обшарив каждую кочку между кустами, Ориккайнен схватился за эту руку и оттащил труп в сторону. Старательно обыскав то место, где лежал мертвец, и ничего не найдя, капрал снова забросал труп листьями.

— Нету, — тихо произнес он, потрогав пустые ножны. — Где же я мог его потерять?..

И вдруг из-за кустов, росших на обрыве лощины, раздался чей-то насмешливый голос:

— Ну как, Ориккайнен?.. Нашел свой пуукко?..

Капрал сдернул с плеча автомат, в течение секунды опустошил диск. Дрожало в руках оружие, и, почти закрывая глаз, дрожало веко. И не успел еще «суоми» подавиться последним патроном, а капрал уже вставил второй диск.

Срезаемые пулями, подкашивались сучья, вихрем кружились в воздухе сорванные листья.

Третий диск… Он уже протянул за ним руку, но вспомнил, что их было только два. А ножны — пусты. Цепляясь за ветви, стал вылезать из лощины, и тогда снова раздался этот незнакомый голос:

— Ну что, капрал, выдохся?..

Ориккайнен вяло опустился на землю. Невдалеке от него, на пригорке, стоял русский солдат с погонами ефрейтора. И в этом щуплом, подтянутом человеке, из-под пилотки которого выглядывали седые волосы, капрал угадал свою смерть.

— Патроны вышли, — глухо сказал он, — а то бы…

— Я тебя с утра поджидаю, — подходя ближе, заговорил ефрейтор. — Думаю, не может так быть, чтобы финн и не пришел за своим пуукко! Ну, здравствуй, капрал Теппо Ориккайнен, — так, кажется, у тебя на рукоятке вырезано?..

— Так, — отозвался капрал, рыская глазами по кустам: куда бы броситься?

Но ефрейтор спокойно подошел к нему и сел рядом, доставая самодельный портсигар из карельской березы.

— «Беломорканал», — сказал он, предлагая закурить, — тот самый канал, который вы так ненавидите. Бери!..

Папироса увертывалась из дрожащих пальцев капрала. Косясь взглядом на короткоствольный русский автомат, он тоскливо думал: «Ох, дурак я!..»

— Да ты, я вижу, давно воюешь, — сказал ефрейтор, заметив на груди целый ряд знаков отличия.

— Вторую войну.

— Я тоже давно. Уже третью. С вами, сволочами, разве поживешь мирно?

«Сейчас шлепнет», — тоскливо подумал капрал и, чтобы не мучиться дальше, решил приблизить этот момент: все равно уже не вырвешься.

— Много ваших я положил, — твердо сказал он и зажмурился. — Много!

— Ну и я ваших — не меньше.

Дуло «суоми» еще тлело ядовитым дымком. «Сколько людей убил, — навернулась мысль, — а сейчас меня убивать будут…»

— Батрак я, — с натугой, точно оправдывая себя в чем-то, сказал Ориккайнен и поднес к лицу свои широкие красные ладони. — На вырубках «Вяррио»… Может, слышал?

— Работал.

— Что?

— На «Вяррио», говорю.

— Ты?

— Когда?

— Давно, — вздохнул ефрейтор, — еще до революции.

— Лесоруб?

— Был. Сейчас учитель.

— Вот как, — задумчиво протянул капрал и почему-то успокоился. — Карел?

— Нет, финн. — Ефрейтор забросил окурок в лощину, где лежал под ворохом листьев мертвый офицер, и спросил: — За что ты его?

— Сволочь он… солдат обижал… А ты, выходит, видел?

— Я как раз вот здесь сидел. Скажу честно, ловок ты — даже пикнуть не дал ему. Только чего же пуукко свой оставил?..

— Растерялся, никогда своих не приходилось…

Ориккайнен снова потрогал ножны, прищурился:

— Меня… к своим отведешь?.. Или как?..

— А чего тебя отводить? — улыбнулся ефрейтор. — У нас таких, как ты, много!

— Допрашивать будете…

— А'мы и так все знаем. Больше тебя даже.

— Значит — пуля?

— И пули тратить не буду.

— Что же тогда?

— А иди куда хочешь! Все равно вам конец скоро. И, как бы в подтверждение своих слов, ефрейтор бросил к ногам Ориккайнена его длинный пуукко:

— На, возьми!..

«Вот сейчас и выстрелит, — подумал капрал, не решаясь забрать нож. — Если бы русский был — можно поверить, а он — финн, мы все такие…»

— Дурак ты капрал!..

Непослушными пальцами Ориккайнен втиснул острое лезвие в ножны.

— Что ты делаешь со мной? — изменившимся голосом прошептал он. — Как же я теперь стрелять- то в вас буду?..

— А ты не стреляй.

— Война.

— А ты не воюй!

Ориккайнен поднял тяжелый «суоми», протянул его ефрейтору:

— Слушай, возьми-ка ты меня лучше в плен.

— От этого война раньше не кончится.

— Нет, ты возьми! А то еще, не дай бог, встретимся…

— Если хочешь — давай. Хоть завтра.

— Не приду я больше к тебе. Берешь — так бери сейчас.

— Иди к черту, — равнодушно сказал ефрейтор и встал. — Убирайся!..

— Нет, ты возьми!