пожимал руки молодым соперникам, улизнула, чтобы не слышать слов, которые мужчины в таких случаях говорят друг другу, желая скрыть то, что хотели бы сказать на самом деле.

Нет: она шла вдоль берега, ветер трепал ее волосы, желтая кружевная блуза свободно наброшена поверх белого купальника, длинные, гладкие, сильные ноги порозовели на солнце. Она шла по берегу моря, а рядом шел высокий, широкоплечий, красивый мужчина, по-медвежьи крупный, с тронутыми сединой волосами и лицом знаменитости, но лицо это было приятным, открытым, славным, лицо доброго дядюшки — а голубизна глаз просто нестерпимая, такая режущая и острая, как голубизна свежевымытого стекла. И как неподделен его интерес к Келли Келлер. Это льстило ее самолюбию.

Он расспрашивал ее о работе у Карла Спейдера, о друзьях и коллегах, просто о жизни и выразительно кивал, да, конечно, он читал ее статью о смертной казни в «Ситизенс инкуайери», конечно же читал.

И полюбопытствовал, держась все так же непринужденно, по-отечески улыбаясь, а есть ли у нее в настоящее время друг?

И не хотела ли бы она работать в Вашингтоне?

А может, со временем вообще перейдет в его команду?

Покраснев от удовольствия, Келли Келлер, будучи дочерью юриста и потому достаточно рассудительной, пробормотала что-то вроде: «Там будет видно, Сенатор».

Конечно.

Как предусмотрительно поступил Сенатор на съезде Демократической партии в 1988 году, отклонив предложение Майкла Дукакиса выдвинуть в паре с ним свою кандидатуру на пост вице-президента. Пусть Бентсен борется за второе место, соревнуясь с этим нелепым Куэйлом, он же станет либо президентом, либо никем. Столь же предусмотрительно было не разворачивать самому битву за президентский пост, ведь в отличие от Дукакиса он понимал, что на выборах демократам ничего не светит.

А вот Келли Келлер этого не понимала.

Годы правления Рейгана, удручающее падение духовности, лицемерие, жестокость, ложь с косметической улыбкой на устах… разве Америка всего этого не видела!

И все же слепой оказалась именно Келли, и дурочкой к тому же. Теперь, несколько лет спустя, гуляя в обществе сенатора Соединенных Штатов по пляжу, где дети соседей Баффи натыкали в песок по случаю Четвертого июля миниатюрные американские флажки, она весело хохотала, предавая осмеянию тогдашнее свое отчаянное состояние, близкое к нервному срыву.

Но Сенатор не засмеялся. И заговорил горячо:

— Как же! Я отлично понимаю. Когда Стивенсон проиграл Эйзенхауэру, мне хотелось умереть. Как я любил этого человека!

Келли Келлер удивленно выслушала признание. Мужчина любит другого мужчину?

Хотя бы даже как политического единомышленника?

Сенатор заговорил об Эдлае Стивенсоне, Келли его внимательно слушала. Она с уважением относилась к Стивенсону, хотя имела о нем довольно смутное представление, она изучала, конечно, этот период американской истории, феномен Эйзенхауэра, как выражался их преподаватель, но сейчас ей не хотелось, чтобы ее экзаменовали. Ей также не хотелось упоминать о снисходительном отношении отца к этому политику, а сама она не могла даже вспомнить, сколько кампаний он провел, одну или две. Кажется, в начале 50-х?

Осторожно поинтересовалась:

— Вы работали с ним, Сенатор?

— Во время второй кампании. В тысяча девятьсот шестидесятом. Тогда я учился на втором курсе Гарварда. А в первый раз, когда он почти победил, я был еще ребенком.

— Вы всегда занимались политикой?

Он счастливо улыбнулся, обнажив свои крупные зубы, этот вопрос пришелся ему по душе.

— Политика — в природе вещей, человек — политическое животное по самой своей природе.

Кого он цитировал? Аристотеля?

Келли Келлер, выпившая сегодня днем непривычно много для себя пива, радостно засмеялась в ответ. Как будто это было невесть какое открытие. Ее будоражил ветер, трепавший волосы, тревожила красота острова. Грейлинг-Айленд. Мэн. Усыпляющий шум прибоя, высокий берег, песчаный с галькой пляж, протянувшийся на много миль, его красиво обрамляли кусты дикой розы и нанесенные ветром высоченные дюны, иногда по этим горам пробегали легкие волны, словно кто-то осторожно шевелил песок гигантскими граблями. Как же необыкновенно повезло Келли Келлер, что она оказалась здесь.

Ее удивляло, что она держится так уверенно, так кокетливо. Вот и сейчас задала лукавый вопрос:

— Это относится только к мужчине? Или женщина — тоже политическое животное?

— Некоторые — да. Такое бывает. Но обычно женщины считают политику скучным делом. Борьбой за власть мужских самолюбий, чем-то вроде войны. Так? Утомительным и однообразным занятием, несмотря на всю суету.

Но Келли не хотела идти у него на поводу. И, нахмурившись, проговорила, чувствуя себя почти что на университетском семинаре, одной из «сильных» студенток:

— Женщины не могут позволить себе считать политику скучным делом! Во всяком случае, не сейчас. Верховный суд, проблема абортов…

Теперь они шли заметно медленнее. Взволнованные, запыхавшиеся.

Белый раскаленный песок обжигал нежные подошвы Келли. В то же время руки от нестихающего ветра покрылись гусиной кожей. Здесь, наверное, градусов на десять прохладнее, чем в Бостоне.

Сенатор, заметив эти крошечные пупырышки, нежно провел пальцем по ее руке. Келли еще сильней затрясло от этого прикосновения.

— Ты замерзла, дорогая? Эта штучка на тебе не вызывает доверия.

— Нет. Нет. Мне совсем не холодно.

— Хочешь, повернем назад?

— Нисколько не хочу.

Коснулся ее руки. Неожиданное ощущение близости. Стоит совсем рядом, глядя на нее сверху вниз.

И тут осторожно, медленно и с какой-то подчеркнутой учтивостью Сенатор обнял Келли Келлер за плечи и, наклонившись, поцеловал, веки ее затрепетали, она была искренне изумлена, поражена и, конечно, взволнована — как же быстро это случилось, как все же быстро, — и тем не менее, мгновенно придя в себя, она не потеряла головы, пятки ее глубоко зарылись в скрипучий песок, а сама она прильнула к мужчине, возвращая поцелуй, словно выполняя естественную и желанную обязанность — неизбежное развитие их разговора. И как была смела, даже легкомысленна, слегка покусывая зубами его язык.

Как приятно. Боже, как приятно. Чего уж скрывать — очень приятно.

А в это время черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.