— С величайшею охотой. Мне, признаться, наскучило так долго обследовать окрестности на одном месте. Идемте, Джейн, вот вам другая моя рука.
Джейн, однако, отказалась, и муж с женою пошли вдвоем.
— Счастливая чета! — молвил Фрэнк Черчилл, подождав, пока они удалятся на порядочное расстояние. — Как подходят друг к другу! Повезло им — жениться, зная друг друга лишь по встречам в общественных местах! Знакомство, когда не ошибаюсь, продолжалось считанные недели, там же, где началось, — в Бате! Редкая удача! Что можно, в сущности, узнать о человеке, о том, каков он, в Бате или ином общественном месте? Ровно ничего. Только тогда можно составить верное сужденье о женщине, когда вы видите ее в домашней обстановке, в ее привычном окружении такою, какова она всегда. Без этого все лишь одно гаданье да воля случая, и большею частью — злая воля. Сколько мужчин на основании поверхностного знакомства связали себя и каялись после всю жизнь!
Мисс Фэрфакс, которая до сих пор почти не разговаривала, кроме как со своими союзниками, неожиданно заговорила:
— Верно, такие случаи бывают. — Она закашлялась и умолкла. Фрэнк Черчилл выжидательно повернул к ней голову.
— Вы что-то собирались сказать, — произнес он очень серьезно.
К ней опять воротился голос.
— Я только хотела заметить, что хотя подобного рода прискорбные случаи и бывают, как с мужчинами, так и с женщинами, но это едва ли происходит часто. Поспешная и опрометчивая привязанность возникнуть может, но обыкновенно потом бывает время одуматься. То есть, иначе говоря, одни только слабые и нерешительные натуры — судьбою коих так или иначе распоряжается случай — допустят, чтобы неудачное знакомство осталось помехой и обузой навеки.
Он ничего не отвечал; лишь посмотрел на нее и поклонился в знак согласия. Немного погодя он сказал беспечным тоном.
— А вот я столь мало доверяю собственному сужденью, что надеюсь, когда мне приспеет пора жениться, то жену для меня выберет кто-нибудь другой. Может быть, вы? — Поворотясь к Эмме. — Не угодно ли вам выбрать мне жену?.. Уверен, что ваш выбор придется мне по вкусу. Вам не внове оказывать эту услугу нашему семейству. — С улыбкой покосясь на своего отца. — Подыщите мне кого-нибудь. Я вас не тороплю. Возьмите ее к себе под крыло, воспитайте ее.
— По образу и подобию самой себя.
— Непременно, ежели вам удастся.
— Хорошо. Я берусь за это порученье. Вы получите прелестную жену. — Главное, пусть у ней будет живой нрав и карие глаза. Остальное для меня неважно. Укачу года на два за границу, а как вернусь — так к вам за женою. Запомните.
Он мог не опасаться, что Эмма забудет. В самую жилку попало это порученье! Не портрет ли Гарриет он изобразил? Отбросить карие глаза — и что мешает Гарриет сделаться за два года тою, которая ему нужна! Возможно даже, ее-то он и имел в виду, говоря все это, — как знать? Ведь не зря он упомянул про воспитанье…
— А что, сударыня, — обратилась к своей тетке Джейн Фэрфакс, — не последовать ли нам примеру миссис Элтон?
— Как скажешь, родная моя. Я — с дорогой душой. Давно готова. Готова была сразу пойти с нею, но и так будет ничуть не хуже. Мы ее быстро догоним. Вон она… нет, это кто-то другой. Это дама из той ирландской компании, которая приехала в наемной карете, — и нисколько на нее не похожа. Ну и ну…
Они ушли, и через полминуты за ними следом направился мистер Найтли. Остались только мистер Уэстон с сыном, Эмма и Гарриет, и теперь одушевленье молодого человека достигло таких пределов, что становилось уже неприятно. Даже Эмма пресытилась наконец зубоскальством и лестью и предпочла бы мирно побродить с другими или посидеть — пускай не в полном одиночестве, но не будучи предметом внимания — и тихо полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися с высоты. Она воспрянула духом при появлении слуг, которые искали их, чтобы доложить, что кареты готовы, и безропотно терпела суматоху сборов, настоянья миссис Элтон, чтобы ее экипаж подали первым — утешаясь мыслями о спокойной поездке домой, которою завершатся весьма сомнительные удовольствия этого празднества на лоне природы. Больше, надеялась она, уже ничье вероломство не вовлечет ее в затеи для столь неудачно подобранной компании.
Дожидаясь кареты, она в какую-то минуту обнаружила, что рядом стоит мистер Найтли. Он оглянулся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого поблизости, и сказал:
— Эмма, я снова вынужден, как повелось издавна, сделать вам выговор — возможно, эту привилегию не даруют мне, а скорее терпят, и все-таки я обязан воспользоваться ею. Как вы могли так бессердечно обойтись с мисс Бейтс? Как могли позволить себе столь дерзкую выходку по отношению к женщине ее возраста, ее склада и в ее положении?.. Эмма, я никогда бы не поверил, что вы на это способны.
Эмма вспомнила, вспыхнула и устыдилась, но попыталась обратить все в шутку.
— Да, но как было удержаться? Никто бы не смог. Ничего страшного. Она, я думаю, даже не поняла.
— Все поняла, можете мне поверить. Вполне. Об этом уже шел разговор. И вы бы слышали, как она говорила откровенно, великодушно. Слышали бы, как искренне хвалила вас за долготерпенье — что вы к ней столь внимательны, что она постоянно видит от вас и вашего отца столько добра, хотя должна невероятно раздражать вас своим присутствием.
— Ох, я знаю! — вырвалось у Эммы. — Знаю, это святая душа, но согласитесь — хорошее, к несчастью, так тесно переплетается в ней с курьезным!
— Переплетается, — сказал он. — Согласен. И будь она богата, я мягче подходил бы к тем, которые не видят подчас хорошего за курьезным. Будь она женщина состоятельная, я не спешил бы вступаться за нее при каждой безобидной нелепости — не ссорился бы с вами из-за маленьких вольностей в обращении. Будь она вам равна по положению… Но, Эмма, задумайтесь — ведь это далеко не так. Она бедна — она, рожденная жить в довольстве, пришла в упадок и, вероятно, обречена еще более прийти в упадок, если доживет до старости. Ее участь должна была бы внушать вам сострадание. Некрасивый поступок, Эмма!.. Вы, которую она знает с колыбели… вы росли у ней на глазах с той еще поры, когда за честь почитали заслужить ее внимание, и вот теперь, из легкомыслия, из минутной заносчивости вы насмехаетесь над нею, унижаете ее — и это в присутствии ее племянницы, при всех, не подумав о том, что многие — некоторые наверняка — возьмут себе за образец ваше обращенье с нею… Вам это неприятно слышать — мне очень неприятно говорить, но я должен, я буду говорить вам правду, пока могу, и жить со спокойной совестью — знать, что я вам был истинным другом, давая добрые советы, и верить, что когда-нибудь вы поймете меня лучше, чем теперь.
За разговором они подошли к карете; она стояла наготове, и Эмма рот не успела открыть, как он уже подсадил ее туда. Он неверно истолковал чувства, которые не давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык. На себя, одну себя она сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею. Это они помешали ей говорить, и, сев в карету, она на миг бессильно откинулась назад, но тотчас — браня себя, что не простилась, не отозвалась, что уезжает с недовольным видом, — высунулась наружу, чтобы окликнуть его, помахать рукою, показать, что все это не так, — однако как раз на этот миг опоздала. Он уже отошел; лошади тронули. Она продолжала смотреть ему в спину, но он не оглянулся, и скоро — казалось, они не ехали, а летели — карета уже была на полпути к подножию, и все осталось позади. Эмму душила невыразимая и почти нескрываемая досада. Как никогда в жизни, изнемогала она от волненья, сожаленья, стыда. Его слова потрясли ее. Он сказал правду, отрицать было бесполезно. Она в душе сама это знала. Как могла она так жестоко, так грубо поступить с мисс Бейтс!.. Уронить себя в глазах того, чьим мнением так дорожила! Как допустила, чтобы они расстались без слова благодарности, без слова согласия с ее стороны — вообще без единого доброго слова!
Минуты шли, но они не приносили облегченья. Чем она дольше размышляла, тем глубже чувствовала свою вину. Ей было тяжело, как никогда. К счастью, поддерживать разговор не было надобности. Рядом сидела только Гарриет, и тоже, кажется, не в лучшем настроении — молчаливая, подавленная, — и всю дорогу домой по щекам у Эммы — неслыханное дело! — текли и текли слезы, и она
