— Гладко стелешь, Дуфунька! — зашипел купец: видать, крепко обидел ты его, назвав дураком; ну и пусть шипит, хуже все равно не будет, потому что хуже некуда. — Да только знаю я: у вас, мажьего семени свои законы, и для своих писаные! Друг дружку вы, может, и не продадите, зато я-не вашей породы, Считай, закон ваш не про меня! Вот прижмут тебя, шиш лесной, в кутузке, так сразу и припомнишь: как Ермолай Прокофьич вас, ссылочных, привечал, да на санях подвозил, да водкой потчевал, а потом с Рашелькой-колодницей разговоры тайные вел, тебя отославши! А Рашельку урядник в город увез, да еще спешно Тебя-то не тронули, ты вроде как чистенький. Да только ежели за ней, за бабой, есть грех — так и тебя на дознание потянут. Вот тут-то ты и постараешься, себя, спасаючи!

Небось все припомнишь што было, и чего! не было!..

Купец с усилием перевел дух.

Ты по-прежнему молчал. Ждал: что еще скажет. Как ты и надеялся, от злости купчина начал выкладывать карты одну за другой (чего поначалу явно делать не собирался), и расклад был нараспашку.

Говори, говори, Ермолай Прокофьич.

А мы послушаем.

— Только теперича никак такому не бывать, шиш лесной! Потому как беглый ты. Ну а я, выходит, пострадал за доброту свою же: ссылочного приветил, поверил, думал — человеком стал. А он у меня коня свел и убег восвояси!

— Складно выходит, — кивнул ты, забывшись, и шея мигом напомнила о себе болезненным хрустом. — Значит, куда ни кинь — всюду клин? И ты, Ермолай Прокофьич, не дурак, а на диво разумен и ловок? Ай, баро рай, ай, сладкий мой!

Ладно, меня ты конем да побегом повязал, в хавиру эту упрятал. А Рашель?

— А што — Рашель? — искренне удивился купец. — Я ей и взаправду ключницей у себя быть предлагал. Да ежели б даже и не предлагал, што ж она, дура — на себя лишку валить?! Это, брат Дуфунька… как его… это ведь сговор выходит!

Все верно. Если есть тайный грех за Княгиней — не станет она купца приплетать.

Однако до полного расклада оставалась еще одна, последняя карта.

Меченая.

— Ну и почему же людишки твои меня сразу с камнем на шее в болото не кинули?

— А потому, што завсегда успеется. В Кус-Кренделе твоя рожа варнацкая да язык длинный не ко двору пришлись. А тут, в чащобе, — в самый раз. В артель, значит, тебя определить хочу.

— В артель? С Карпухой-Отцом, Силантием-Сыном да Петром-Духом Святым?!

— Што, не глянулись? Лихие мужики, навроде тебя, разве што не мажьего семени.

— А какого? Разбойного?

— Да сам-то ты кто есть, Дуфунька? К лицу ли кочевряжиться?!

— Вижу, не зря я тебя в атаманы назначил. Раз кодлу под собой держишь — значит, атаман и есть. «Иван». Ермила, шиш лесной, таежный. И что, не из последних?

— Из последних?! — едва не вскипел новоявленный «иван». — Да на сто верст вокруг, до самого Мордвинска, мое слово — железо! Из последних…

— А урядника, однако, боишься, — не удержавшись, поддел ты купца.

— Вот для того мне маг в законе и надобен. Штоб не бояться. — На этот раз Ермолай Прокофьич ничуть не смутился.

— Видать, жиганы твои не справляются?

— Ты людей моих словами всякими не обзывай, — вполне миролюбиво посоветовал купец. — Услышат — зубы выбьют. Даром што колдун и мужик здоровый. А справляться — справляются. Только не все ружьишком или там ножом сотворить можно. Да и человека жизни лишать не всегда сподручно. Ну, пропал там пришлый охотничек с пушнинкой или старатель с левым золотишком — бывает. Одна беда: ежели часто такое приключаться зачнет — власти обеспокоются. А так, с твоей-то мажьей силушкой… Кому глаза отвести, штоб не видел, чего не надоть; кому башку заморочить, штоб к тайничку с золотишком сам привел — да и забыл о том; а когда служивый какой не в меру ретив окажется — так отчего б его волкам али медведю не порвать? Копать не примутся: волки, они и есть волки. Бывает. Мне ведь донесли, как ты с медведицей обошелся. Лихо, шиш лесной! Вот за тем ты мне и нужон, Дуфунька.

Все верно купец рассчитал. Все верно. Одного не учел, не мог учесть: серьезный финт для тебя сейчас — верная смерть. По второму разу Рашка уж не оттанцует.

Только откуда купцу Закон знать? А знал бы — лежать тебе с камнем на шее в Шавьей трясине. Впрочем, с этим всегда успеется, тут купец опять же прав.

Влип ты. Валет Пиковый, ай влип! По самые уши. Одно и остается теперь: форс мажий давить, лепить чернуху. Долго ли на голом форсе выдержишь? До первого серьезного дела. А-а, ладно, нечего загадывать, авось и вывезет кривая! Ты-то купцов расклад теперь знаешь, а он твой — нет. Сыграем втемную? -…А не боишься, Ермолай Прокофьич, что я вот сейчас тебе рот словом наговорным залеплю да и сверну шею по-тихому? И ружье не поможет — не выстрелит оно у тебя, хоть и «тулка» безотказная. Как, не думал о таком?

— Думал. Ты меня сдуру порешишь — люди мои, што снаружи караулят, тебя в клочья порвут. А сам-один ты троих не потянешь, нет, не потянешь! Иначе шиш бы тебя поймали да на каторгу упекли! И коли хотел бы ты со мной поквитаться, жизнь свою на мою разменять — я б давно со свернутой шеей под лавкой лежал. Не боюсь я тебя, Дуфунька. Ить жить-то всякому хочется! Вот и выходит, што не тронешь ты меня и к властям не пойдешь. А вздумаешь и взаправду в бега податься — в глухомани сгинешь. Дебрей ты тутошних не знаешь, а места наши гиблые. Не веришь — Силантия спроси. Вот и остается тебе, варнак, считай, одна дорога: в артель мою подаваться. Да ты соглашайся, соглашайся! Будешь моим человеком — не обижу!

— Не обидишь? — Ты вновь потрогал коросту засохшей крови на затылке. — А долю-то какую положишь?

— Вот это — другой разговор! — разом повеселел купец. — Это — по-нашенски! Сразу видать сурьезного человека!..

Через полчаса ожесточенного торга вы наконец ударили по рукам.

— Силантий! Карпуха! Петька! — Купец распахнул настежь дверь избы. — Нового товарища примайте, шиш лесной!

Из-за спины купца ты увидел, как неторопливо поднимается от корявого плетня молчаливый Силантий, закидывает за плечо карабин… И только тут до тебя дошло, что во время всего разговора Силантий держал тебя на мушке: сидел-то ты аккурат напротив окошка.

Да, силен ты, Ермолай Прокофьич, ничего не скажешь!.. А я-то тебя на испуг брал!

Дурнем попусту бранил…