только в сознании), встала. Песок вновь начал вращаться, все быстрее и быстрее, движения слились в сплошной вихрь.

Женщина теряла внешность человека точно так же, как и приобретала ее. Турсла закрыла лицо руками, защищая глаза от песка, разлетавшегося от песчаного столба.

Девушка чуть наклонилась вперед, чувствуя, как ее засыпает песком. Она устала, так устала. Пусть сон ее будет без сновидений, попросила она кого-то, чью истинную природу понимала не больше, чем истинную внешность Ксактол. Песок прикрыл ее легко, как одеялом из паучьего шелка, и она уснула — без сновидений, как и просила.

Разбудили девушку лучи полуденного солнца. Она села, и с нее потоками полился песок. Вокруг сияли яркие цвета ее сна — красный песок, голубая вода. Но то, что произошло ночью, не было сном. Не могло быть. Турсла набрала песок в горсть и пропустила меж пальцев. Песок здесь был очень мелкий, больше похожий на пыль.

Одним движением Турсла отряхнула его с себя и склонилась к зеркальной поверхности пруда. Разбив это зеркало, чтобы смыть песок с рук и лица, плеснула воды на тело. Дул устойчивый ветер; одевшись, девушка прошла мимо скал, обрамляющих пруд.

Так она вышла на берег моря и впервые в жизни увидела окно во внешний мир. Она много слышала о нем, но сама никогда не видела. Ее очаровала игра волн, которые размеренно обрушивались на берег и отступали. Турсла ступила на приглаженный водой песок. Ветер здесь был гораздо сильнее, он рвал ее платье, взметывал волосы. Она развела руки, словно приветствуя ветер, в котором не было болотного запаха.

Хорошо на просторе… Турсла, сев на песок, смотрела на волны и негромко пела без слов. Ее песня не требовала ответа, просто девушке хотелось подпеть музыке ветра и волн.

Она увидела на песке раковины и с удивлением и радостью принялась разглядывать их. Они похожи и в то же время не похожи друг на друга; она видела, что у каждой есть какое-то отличие. Как у людей — у каждого есть то, что принадлежит только ему.

Наконец она неохотно отвернула лицо от моря в сторону Торовых топей. Солнце уже склонялось к западу. Турсла подумала, ищут ли ее, и что она должна сказать, чтобы скрыть случившееся с нею.

Девушка задумчиво выпустила собранные раковины. Незачем показывать, что она побывала в месте, куда обычно не ходят ее соплеменники. Но нет и причины, которая помешала бы ей прийти сюда еще. Законы Вольта не говорят, что море запретно для тех, кто следует древним обычаям жизни.

Турсла быстро шагала по тропе к острову домов, и болота казались ей тесными и ограниченными. По дороге она собирала листья для окраски, довольная, что ей попалось несколько кустов корфила — редкого растения, листья которого дают алую краску. Ее используют чаще всего для занавесей гробницы Вольта и такую листву всегда принимают с радостью.

И когда Турсла вышла на западную дорогу, в подоле ее юбки, превращенной в мешок, лежал хороший запас таких листьев. Но прежде чем она подошла к дому Келвы, ее остановили.

— Итак, сестра-мотылек, ты все же вернулась к нам? Крылатые мотыльки устали от тебя, ночная бродяга?

Турсла застыла. Меньше всего ей хотелось встретиться с Аффриком. Тот опирался на копье, насмешливо глядя на девушку. На поясе у него висели зубы ящерицы-вэка, свидетельствуя о храбрости и охотничьем мастерстве. Ибо только человек со сверхбыстрой реакцией и хитростью решится охотиться на этих гигантских ящериц.

— Доброго дня тебе, Аффрик, — она говорила довольно холодно. Он нарушил обычай в своем приветствии. И сам по себе этот факт ее немало встревожил.

— Доброго дня… — повторил он. — А какова же была ночь, сестра-мотылек? Когда другие танцевали под луной?

Турсла очень удивилась. Так говорить о призыве, тем, более с ней, еще не назвавшей никого перед Вольтом!

Он рассмеялся.

— Не мечи в меня копья глазами, сестра-мотылек. Мужчина должен соблюдать обычаи только в разговоре с дочерьми Вольта — истинными дочерьми, — он ступил на шаг ближе. — Нет, ты ночью не искала луны, тогда кого ты искала, сестра-мотылек? — и рот его зло искривился.

Девушка ничего не ответила. Любой ответ унизил бы ее в глазах всех. Потому что их разговор слушали, хотя и с расстояния. То, что сказал и сделал Аффрик, было прямым оскорблением.

Турсла отвела взгляд и пошла вперед. Девушка была уверена, что он не посмеет остановить ее. И он не остановил. Но ее испугало, что он публично так обратился к ней. К тому же никто из слушателей не упрекнул его. Это было похоже на сознательно организованное оскорбление. Она крепче сжала руками импровизированный мешок с листьями. Почему?..

Никого не было у входа в дом Келвы, и девушка вошла с высоко поднятой головой, распрямившись, из света дня в полутьму.

— Вернулась наконец? — Паруа, служившая глазами Мафры, кисло посмотрела на девушку. — Где ты была, когда тебе нужно было стать частью урожая ночью? В эту ночь ты должна была выполнить свой долг.

Турсла уронила мешок с листьями на матрац.

— Паруа… ты на самом деле считаешь, что я должна была просить дара Сверкающей? — спросила она голосом, из которого постаралась устранить все эмоции.

— Как это? Ты взрослая женщина. Твой долг — рожать детей… если можешь!

— Если могу — ты сама сказала это, мать. Но разве мне всю жизнь не твердили другое? Что я не подлинной крови Торов и потому не должна давать жизнь ребенку из-за этой своей чужой части?

— Нас теперь так мало… — начала было Паруа.

— И потому клану нужны даже дети с изъяном? Но не таков обычай, Паруа. А нарушение обычая должно быть проделано открыто, перед гробницей Вольта, и должны присутствовать все.

— Если наше число будет уменьшаться, — возразила Паруа, — вообще некому станет призывать к Вольту. Должны быть перемены, даже в обычаях. Будет призыв — Большой Призыв. Так решено.

Турсла поразилась. Она слышала разговоры о Большом Призыве; последний состоялся много лет назад, когда народ Торов на короткое время допустил на свои земли чужестранцев. Именно тогда здесь был в плену военный вождь извне — вместе с той, говорили шепотом, кого избрал своей леди сам Корис. От этого не произошло большого зла, но потом торы закрыли болота, и теперь внешний мир в свою очередь закрылся перед ними. И даже тогда не все соглашались, что поступили правильно.

Это правда, что с каждым годом рождается все меньше детей. Она слышала, как Мафра и другие матери кланов говорили о причине этого. Может, их народ слишком стар, слишком долго пары создаются только из своих, кровь разжижается, созидательная сила слабеет. Может, поэтому они хотят заставить ее подчиниться их целям. Потому что только силой они приведут ее на призыв — к тому же ни один мужчина в Торовых топях еще не смотрел на нее с желанием. Не сознавая этого, она прижала руки к груди.

Она не дочь Вольта!

— Итак, мотылек, — продолжала Паруа; глядя на нее, как показалось Турсле, коварно и злобно, — твое тело принадлежит Торам, ты должна послужить целям Вольта. Подумай об этом.

Турсла быстро повернулась к алькову Мафры. В последние дни мать клана редко выходила из него. У нее искусные руки, их мастерство пережило исчезнувшее зрение, и она оставалась полезной людям: лепила маленькие горшки, которые потом обжигали, сплетала нити тоньше, чем ее более молодые потомки.

Но теперь Турсла увидела, что эти руки непривычно неподвижны, они бессильно лежали на коленях старой женщины. Мафра сидела с высоко поднятой головой, лишь чуть наклонив ее, прислушиваясь. Девушка нерешительно стояла перед нею, не смея нарушить это похожее на транс состояние. Но Мафра заговорила:

— Доброго дня, мотылек-дитя. Добрым пусть будет твой уход, добрым — приход, тверда походка, руки полны полезной работой, сердце — теплом, а мозг — полезными мыслями.

Турсла опустилась на колени. Столь не обычное приветствие! Такое приветствие — такое приветствие полагается дочери клана, которая готовится принести ребенка! Но… почему…