упускал случая сам шепнуть нам словечко и рассказать какие-нибудь новости. Когда только мог, он приносил нам за пазухой кусочки свежей свинины, плоды хлебного дерева и сладкий картофель. Делал он это с согласия коков. Им угрожало жестокое наказание, но они шли на риск и старались хоть как-то облегчить наше незавидное положение. Однажды Гуд принес нам благую весть: нас собираются перевести в другое помещение.

— Слышали стук на палубе, сэр? — шепнул он мне. — Плотники строят для вас дом.

На следующий день нас вывели на палубу. Глаза наши отвыкли от яркого света, и, выйдя на солнце, мы в первые мгновения ничего не увидели. Нас тут же провели в новую тюрьму. На квартердеке стояло нечто вроде небольшого домика; мы взобрались по лестнице на его крышу и через люк спустились внутрь.

Это и было наше новое жилище. Называли его «арестантская», но мы между собою окрестили его «ящиком Пандоры»25, Длиной арестантская была футов одиннадцать, шириной — восемнадцать. Свет проникал через два зарешеченных окна в переборке и одно в крыше. Посередине из палубы торчало в ряд четырнадцать рым-болтов, к которым прикреплялись ножные кандалы. Нас рассадили по углам: Стюарта и Скиннера у носовой переборки, меня и Коулмана — у кормовой. Ключи от кандалов хранились у профоса — один от ножных, другой — от ручных. Полом нашей тюрьмы служила сама палуба, с каждого борта были прорезаны небольшие шпигаты26. В хорошую погоду люк на крыше открывали, но около него постоянно прохаживались двое часовых.

Мы сразу поняли, что столь просторная тюрьма построена не для нас одних: видимо, у капитана Эдвардса были причины полагать, что он захватит в плен и остальных. Долго ждать нам не пришлось: через два дня решетку на крыше подняли, и к нам присоединились Моррисон, Норман и Эллисон.

Под присмотром Паркина оружейник заковал вновь прибывших в кандалы. Паркин решил проверить их на Эллисоне так же, как несколькими днями раньше сделал это на Стюарте. Приказав тому лечь на спину, он поставил ногу ему на грудь и начал пытаться стащить кандалы через кисти. Несколько секунд Эллисон сносил это молча, а потом улыбнулся и заявил:

— Да бросьте вы, сэр, стащить их вам все равно не удастся. Если эти штуки вам так уж нужны, я готов отдать их сам.

Вместо ответа Паркин вдруг отпустил кандалы, и Эллисон упал на спину, крепко ударившись головой о палубу. Глазки Паркина просто засияли от удовольствия, когда Эллисон с трудом сел, потирая голову. Лейтенант снова велел молодому матросу вытянуть руки, но на этот раз Эллисон приготовился, и когда Паркин отпустил кандалы, тот упал на бок.

— Очко в мою пользу, сэр, — усмехнулся он.

Лейтенант тяжело дышал от возбуждения. Он не мог вынести, чтобы простой матрос и к тому же мятежник разговаривал с ним таким образом.

— Лечь! — приказал он.

Эллисон лег и снова вытянул руки вверх, но лейтенант изо всех сил ударил его ногою в бок.

— Я научу тебя, как нужно разговаривать с офицером, — проговорил он своим тоненьким голоском. Наблюдавший за этой сценой оружейник не сдержался и воскликнул:

— Боже мой, сэр!

По счастью, Паркин стоял неподалеку от Моррисона, и тот неожиданно нанес ему обеими руками такой удар, что лейтенант отлетел в мою сторону. Едва успев замахнуться, я хватил его так, что он растянулся во весь рост и ударился затылком об один из рым-болтов. Медленно поднявшись, он молча оглядел нас и обратился к оружейнику:

— Можете идти, Джексон, я справлюсь сам.

Оружейник полез вверх по трапу, а Паркин, подойдя к державшему за бок Эллисону, заговорил:

— Я мог бы запороть вас за это насмерть, собаки. Но я хочу увидеть, как вы будете болтаться в петле, запомните, болтаться в петле!

Произнеся эти слова, он вскарабкался по трапу и вылез наружу.

Когда мы остались одни, Моррисон рассказал, что его шхуна успела дойти лишь до ближайшего острова, когда появился катер с «Пандоры» и их троих взяли в плен. Остальные, видимо, появятся позже, так как в тот момент на шхуне их не было. Так оно и случилось. Теперь у нас в арестантской было уже вовсе не так уж просторно: вдоль одной стены лежали восемь человек, напротив них — шесть. Я помещался в углу, у самого борта и через некоторое время обнаружил, что мое место имеет важное достоинство: в одной из досок обшивки был высохший сучок, который с помощью Джеймса Гуда мне удалось вытащить. В образовавшееся отверстие я мог наблюдать за бухтой и далеким берегом Порою, когда течение немного разворачивало «Пандору», мне даже был виден дом Стюарта.

Однажды утром, когда я смотрел в глазок, Маспратт, лежавший рядом со мною, издал предостерегающий возглас. Едва я успел вставить сучок на место, как люк отворился и по трапу спустился профос, а за ним Эдвардс. В тюрьме нашей не убирали ни разу, и о том, что она собою представляла, скажу лишь одно уже несколько дней четырнадцать прикованных к месту мужчин справляли в этом небольшом помещении свою природную нужду. В нижней ступеньки Эдвардс остановился:

— Профос, почему здесь такая мерзкая грязь?

— Мистер Паркин приказал убирать здесь только раз в неделю, сэр!

— Немедленно помыть и об исполнении доложить.

— Слушаюсь, сэр.

Нам немедля выдали швабры и стали носить ведрами морскую воду. Передавая швабры друг другу, мы тщательно вымыли помещение, после чего стали мыться сами. Чистота повлияла на нас чудотворно. Кое кто даже начал петь и насвистывать, однако вскоре веселье было прервано коротким приказом профоса, который спустился в арестантскую на этот раз с доктором Гамильтоном. Тот принялся нас осматривать и, дойдя до Маспратта, произнес, указывая на крупный фурункул, украшавший колено матроса:

— Это нужно полечить, парень. Мистер Джексон, доставьте его в десять в лазарет.

— Так точно, сэр.

Доктор Гамильтон держался с неменьшим достоинством, чем капитан, однако не считал нужным обращаться к нам через третье лицо.

— Если у кого-нибудь еще есть фурункулы или другие недомогания, скажите, я тоже посмотрю. Имейте в виду, что мой долг — заботиться о вашем здоровье так же, как и о здоровье любого другого члена экипажа. Если от меня вам что-нибудь понадобится, сразу говорите, не стесняйтесь.

— Разрешите обратиться сэр? — подал голос Стюарт.

— Разумеется.

— Может быть, пока корабль здесь, мы могли бы хоть иногда получать свежую пищу?

— Но вас же кормят свежей пищей! — удивился доктор Гамильтон.

— С вашего позволения, нет, сэр, — вмешался Коулман. — Только солониной и сухарями.

Доктор Гамильтон вопросительно посмотрел на профоса.

— Таков их рацион, сэр. Приказ мистера Паркина.

— Ясно, — подытожил врач. — Я этим займусь. Надеюсь, удастся что-нибудь сделать.

Мы горячо его поблагодарили, и он ушел. События этого утра показали, что о гнусном обращении с нами Паркина не знали ни капитан, ни доктор Гамильтон. Эдвардс старался закрывать глаза на жестокость лейтенанта, однако с этого дня доктор Гамильтон стал навещать нас довольно часто. Больше нам не пришлось валяться в собственных нечистотах, да и кормить нас стали тем же, чем и матросов «Пандоры».

Однажды утром, в начале мая, нам со Стюартом сняли ножные кандалы и отвели на нижнюю палубу в лазарет. В коридоре у дверей нас поджидал доктор Гамильтон. Ни слова не говоря, он сделал нам знак