Евгений Михайлович снимал показания с приборов, скрупулезно занося данные на магнитофонные носители и диски переносного компьютера. Потом, уединившись в своей палатке, анализировал и перепроверял полученные данные. В Петровском все выдавало человека, способного сутки напролет просидеть за монитором: сутулый, с неподвижными глазами, вечно наклоненной головой и соответствующим взглядом исподлобья.

Любовь Владимировна, расположившаяся в одной палатке с шефом, покидала брезентовое убежище в исключительных случаях. В подразделении было пять или шесть связисток, но ни с одной из них Серова не поддерживала ровно никаких отношений.

Если бы капитана Макеева привезли на место с закрытыми глазами и сняли повязку лишь по прибытии, если бы не было остановки в расположении батальона связи, где произошел тот откровенный разговор с Воронковым, Андрей вправе был усомниться в разнузданности российских военных, о которой твердили журналисты НТВ, корреспонденты “вражеских” радиостанций или наблюдатели от международных организаций. В подразделении, куда на время отладки оборудования поместили “Пчелу” и обслуживающий персонал станции, царила строгая, какая-то мрачная дисциплина. А если быть точнее, то здесь вообще не слышались командные голоса офицеров, не было утренних построений, разводов. Да, как и положено, бойцы несли караульную службу – но это было единственное уставное мероприятие.

На балансе этого странного подразделения, именовавшегося отдельной ротой охраны, где все бойцы казались глухонемыми, имелись две стандартные передвижные станции радиоперехвата на базе “ГАЗ-66” и четыре БТРа. Личный состав роты располагался в палатках, стоявших особняком от расположения связистов, хотя и носил эмблемы войск связи.

Однако эта рота не имела к ним никакого отношения, как, впрочем, и к подразделениям охраны. Она относилась к 118-му отдельному батальону; по странному стечению обстоятельств место постоянной его дислокации оказалось рядом с воинской частью, где проходил службу Андрей Макеев, в тридцати километрах от Коломны. Три роты батальона именовались либо по старинке – парашютными, либо более современно – штурмовыми. Эта же, четвертая, рота носила еще более простое название: диверсионный отряд. Который, как никто другой, должен был обеспечить надежную охрану новейшей передвижной базы “Пчела”.

Вместе с тем три разведрасчета роты поочередно совершали глубинные разведывательные рейды. Полученная разведчиками информация вкупе с работой электронной разведки, осуществляемой связистами, давала полную картину о местонахождении бандитских формирований.

Месяц спустя

Макеев вышел на свежий воздух и закурил сигарету. Вечерело. Шел мелкий снег, но таял, едва коснувшись земли. Не прошло и пяти минут, как снежок сменился моросящим дождем. Коричневатая глинистая колея под ногами на глазах заполнялась водой. С пригорка за колючим ограждением заструился ручеек и юркнул в отводящую траншею. Ветер усиливался, дождь уже хлестал в плащ-палатку капитана, намочил вторую сигарету, прикуренную от первой. Но Андрей не спешил к себе, в теплое помещение передвижной базы, он ждал выхода из палаток бойцов отдельной роты. Одетые в камуфляж разведчики появлялись обычно с наступлением сумерек и растворялись в темноте. В расположение роты они возвращались лишь на третьи или четвертые сутки с усталыми, хмурыми лицами.

Макеев составил для себя график и знал, когда в рейд отправится расчет старшего лейтенанта Заплетина. Андрей и хотел и боялся получить подтверждение возникшему у него подозрению, от которого его знобило куда сильней, нежели сейчас на холодном, сыром ветру.

Все началось с того, что он начал фиксировать места выхода в эфир разведчиков. Их радиостанции работали на частоте, выявленной Петровским, и сигнал шел в закодированном виде. Близко к этой частоте работали и станции некоторых полевых командиров – последние пеленговались легко и считывались быстро. “Пчела”, буквально проглатывающая весь эфир, с точностью до нескольких метров переносила на электронную карту пеленг работающих станций.

И вот уже пару раз рации полевого командира Рустэма Давлатова (позывные “Индус”) и старшего лейтенанта Заплетина выходили в эфир практически с одной точки. Поначалу Макеев не поверил своим глазам. Складывалось впечатление, что Давлатов и Заплетин мирно беседовали, а затем один сам выходил в эфир, а другого вызывали по радио – об этом сигнализировала электроника “Пчелы”. Спустя три недели ему пришлось наблюдать схожий случай.

Капитан на сто процентов был уверен, что в переносном компьютере Петровского можно найти эти два необычных выхода в эфир. Но не терял надежду, что сможет подкрепить зародившееся в груди сомнение относительно группы Заплетина еще одним сеансом связи. Правда, надежда на это была слабой, два случая скорее составляли исключение, и разделяло их целых двадцать три дня.

Еще раньше Макеев приметил некоторую странность в рейдах разведгрупп. Случалось, что, выходя в эфир на обусловленной частоте, разведчики сообщали свои координаты командиру роты майору Казначееву. И несколько раз пеленг показывал, что находятся они совсем в другом месте.

Первая мысль была более чем естественной: разведчики и должны так поступать, вводя противника в заблуждение. Все так. Но чеченские боевики не имеют станций пеленгации и радиоперехвата, они могут слушать российских военных на определенных частотах, но им не под силу расшифровать сообщение, на подобную операцию без специального оборудования уйдет не один миллион лет. Тогда к чему бойцам отдельной роты подобный спектакль в эфире? Ответ так же прост: привычка. Отступление от правил невозможны даже при выполнении учебных рейдов...

Уже завтра “Пчелу” под надежной охраной переправят в Моздок, а дальше – эшелоном для доработки и окончательной отладки на предприятие-изготовитель “ВымпелРос”. Закончится и командировка Макеева. Он пробыл в проклятых горах всего двадцать девять дней, тогда как остальные его сослуживцы- связисты – минимум три месяца. И останутся в этом негостеприимном краю, где погода с каждым днем портится.

Спички на сыром ветру не хотели зажигаться. Макеев повернулся спиной к мощному воздушному напору и, наклоняя голову, укрытую капюшоном, прикурил очередную сигарету. Капитана непреодолимо тянуло посмотреть в глаза Заплетину, когда тот будет проходить мимо. Для чего – Андрей и сам не знал, точнее, не мог понять себя. Вряд ли он что-то прочтет во взгляде старшего лейтенанта, тот даже не посмотрит в сторону связиста. Может, Макеев ожидал внутреннего толчка, который даст ход неспокойным мыслям, и те приобретут законченность? А мысли эти несмело вертелись вокруг жесткого слова: предательство.

А вот и тяжелые шаги разведывательного расчета. Они станут неслышными, когда разведчики шагнут за колючую проволоку и их поглотит ночь. Так же неожиданно эти парни и появятся; грязные ботинки снова приобретут свойство стонать под тяжелым шагом и грузно прошлепают вдоль глинистой колеи.

Виктор Заплетин шел впереди группы. Как всегда, он даст дорогу отряду на выходе из “зоны”; последний боец пропустит командира и замкнет колонну.

Макеев кивнул старшему лейтенанту, хотя командир разведгруппы смотрел только вперед. Но, поравнявшись с капитаном, Заплетин повернул голову, медленно, нехотя окидывая связиста с головы до ног тяжелым взглядом. Сумрак. Но все же можно разглядеть суровые черты лица Заплетина, широкий шрам на подбородке, белесые, как у альбиноса, брови.

Через три-четыре метра старший лейтенант обернулся и снова взглянул на Макеева. Словно почувствовал спиной тот страх и непреодолимое волнение, которые заставили связиста сузить глаза и поспешно отвернуться. Андрей уже жалел, что решился на опасный эксперимент. Зажав в кулаке потухшую сигарету, Макеев быстро поднялся по металлической лестнице. Неслышно открылась дверь, пропуская капитана в тамбур, где уже чувствовался спертый воздух станции. Не к месту пришла мысль о кондиционере. “Нужно сказать Петровскому, чего не хватает внутри “Пчелы”: свежего воздуха”.

Макеев в полной темноте снял намокший плащ, стряхнул его, повесил на крючок и вошел