прогремел»). Можно начать выщипывать золотинки реальностей из этой сказки и многих других народных сказаний о том, например, как леший в лесу хохочет, — можно бы! И нужно. Но это потом, не сейчас. Сейчас лишь подчеркнем слова из сказки, над которыми надо поразмыслить: «вырос будто из земли» (поставим рядом поговорку: выскочил, как черт из-под земли). А также обратим внимание на определение: «зверь лесной, чудо морское». Слова «лесной» и «морской» заштампованы в фольклоре в единый образ. Почему? Но об этом — потом, не сейчас. Сейчас о том, что Остмен, живя в плену у сказки, думал одну лишь думу: как удрать? Убить саскватча наповал, когда тот появится около него? Но остальные? Не навалится ли сзади на него хозяйка? Один удар ее тяжеленькой ручки… Вот ведь, вооружен до зубов и беспомощен — положеньице!

Казалось бы, сейчас он один. Бери пожитки и уползай вверх по ручью — они туда за ним не влезут. Но нет же! Эти существа умеют таинственно появляться ниоткуда. И также никуда исчезать.

В один из последующих дней Альберт сидел на спальнике, перебирал свои запасы, распределял рацион. На сколько дней растянуть оставшееся? Ясно одно: есть надо как можно меньше. Взял из пакета с сушеным черносливом одну сморщенную ягоду, положил в рот и стал медленно обсасывать. Уложил все запасы в спальник, вытащил подзорную трубу и принялся осматривать каменные стены. На восточной, самой крутой горе, посередине ее, заметил выступ с нависающей над ним частью скалы в виде карниза. То была довольно длинная площадка глубиной метра три, должно быть, лежанка, хотя на ней никого не было видно. Альберту вообще ни разу не удавалось увидеть кого-либо из них спящим, сидящим или в открытую подходящим к нему. Каждое появление было внезапным.

Да, этот выступ, надо полагать, спальное место: на полу «спальни» лежал — куда там! — истинный ковер. Вернее, циновка, сотканная из полос кедровой коры, забитая сухим мхом. Комфортабельно устроились, черти.

Альберт медленно перевел подзорную трубу вдоль площадки, и в поле его зрения у самого конца «балкона» попало черное пятно — оно тоже было под навесом. Похоже на отверстие — вход во внутрискальную пещеру. Может, там они прячутся, оттуда и наблюдают за Альбертом? Альберт пересыпал кофе из железной банки в салфетку, завязал ее узелком, спустился к ручью, зачерпнул пустой банкой воду, чтобы согреть ее на спиртовке и приготовить кофе — его можно не экономить. Вернулся — а у него гость!

Сидит на корточках около его вещей саскватч меньшой и с любопытством все осматривает. Но ничего не трогает. Когда подошел Альберт, он, вспрыгнув, сделал отскок в сторону. Так же, как прыгает лягушка — с корточек. И остался сидеть поодаль — осмелел, не спрятался. Продолжал открыто наблюдать за Альбертом.

Вот и у него в плечах — замечал Альберт — с метр или чуть побольше, не пролезет в туннель. А его наблюдатель сел поудобней, скрестив ноги; согнутые колени лежат на земле. Он будто показывает Альберту подошвы стоп. А они и впрямь были интересны: голые, кожистые, грязно-серого цвета, выпуклые, без того изгиба, что образует свод, сплошные — как подушки на собачьих лапах. Только размеры — ого! Больше, порядком больше, чем у Альберта, а у него ботинки самого последнего размера. И тут его осенило: отпечаток такой стопы будет похож на след от валенка или мокасина! Если, конечно, не пропечатаются пальцы. Вот оно что, вот чей след разглядывал он в базовом лагере. Пальцы, значит, попали на каменистую почву, не отпечатались.

Пальцы ног этого парня сейчас прямо перед ним; они крючковаты и подвижны, а большой палец умеет отходить в сторону.

Парень с жадным любопытством смотрел на спиртовку, на огонек и на банку, в которой варился пахучий кофе. Запах этот его очень возбуждал: он смешно водил носом, вернее, ноздрями — только они и были видны, как если бы человек задрал голову и прижался лицом к стеклу, расплющив ноздри. Придется с ним поделиться чем-нибудь, подумал Альберт и вытащил из спальника пустую банку изпод тушенки — доел ее сегодня утром. Он бросил своему зрителю банку, как собаке кость. Тот упруго, как мяч, из сидячего положения вспрыгнул, с кошачьей ловкостью поймал банку, понюхал, быстро облизал ее изнутри и скрылся. Вернулся тотчас, таща за руку сестру.

«Ага, значит, и она была поблизости, а я никого не заметил». Альберт поглядывал на молодую «мисс», севшую в отдалении. «Парень просит сувенир и для сестренки». Альберт подумал, что «невесте» придется отдать самую красивую, пеструю и расписную банку из-под нюхательного табака. Она действительно нарядна, как пасхальное яичко.

Так размышлял Альберт, глоток за глотком потягивая кофе. Парень — обезьяна и есть обезьяна — копировал его жесты: держал горстью, всеми пятью пальцами — большой палец в ту же сторону, что и все остальные, — подаренную банку и подносил ее к безгубому рту.

Допив кофе, Альберт сунул руку в мешок, ощупью нашел одну из банок с нюхательным табаком. Он любил после еды положить по щепотке табака в ноздри и поблаженствовать. Он открыл ноггем крышку, не торопясь взял щепотку, нюхнул ее одной ноздрей, взял другую, тоже поднес к носу. Табака в этой банке оставалось немного — чего не сделаешь ради красотки! — он высыпал остальной табак на землю. Порошок частично, видно со струей воздуха, залетел парню не то в нос, не то в глаз. Парень резко отскочил.

Тут Альберт вспомнил: кто-то с фермы рассказывал, как избавился от разъяренного быка: бросил ему прямо в глаза большую горсть песка. Может, и ему земли побольше наскрести, коли ружье бесполезно? Тем временем Альберт привстал и кинул молодой самке расписную банку. Та поняла не сразу. А когда яркая вешима оказалась на земле около нее. то схватила ее, растянула безобразный рот.

Альберт ~ невозмутимый человек — вздрогнул от неожиданности. Резкий внезапный звук! Надо полагать, это был смех: она засмеялась. Альберту стало ее жаль: так смеялась бы идиотка. То был не то женский истерический хохот, не то усиленный рупором визг капризной маленькой девчонки. Пронзительный, вибрирующий. Звук возник внезапно — из полной тишины — и внезапно оборвался. Она скорчила несколько странных гримас: подергала выступающими челюстями. Взмахнула рукой, в которой всей горстью, в кулаке, держала подарок, и сразу исчезла. Лишь теперь Альберт понял: это был знак потрясшей ее радости.

Парень тоже веселился. Он ставил банку перед собой на землю и из положения сидя, скрестив на земле ноги, держал себя обеими руками за лодыжки и в такой позе вспрыгивал. Трюк для человека невозможный, подумал Альберт, но обезьяны, как видно, могут.

А он схватил банку, глянул на Альберта, гыкнул или всхлипнул, как бы приглашая смотреть на себя, и подбежал к ближайшей скале. Вытянув вверх руку с пустой банкой, как с победным кубком, стал карабкаться вверх, затем вниз, вверх, вниз по отвесной каменной стене, цепляясь пальцами ног и одной руки.

Прервем повествование, чтобы представить себе Рене, стоявшего перед старым Остменом, его недоверчивый взгляд исподлобья: верить старику, не верить? Муха он, что ли, чтобы по стене ползать? — Так по стене и лазил?

— Так и лазил, — ответил почтенный старец, покойно сидевший в плетеном кресле и наблюдавший, как роза враз сбросила лепестки на стриженый газон. Невероятно, конечно, и не поддается проверке. Применять детектор лжи?

Нет! Попробуем помочь добровольному следователю (исследователю), предложив метод наложения одного невероятного сообщения на другое. Вспомним в этой связи древний вид яп.онского боевого искусства, искусство шпионажа — ниндзюцу. Ниндзя — эти люди-невидимки — среди прочего умели отключать противника, пользуясь гипнозом, чувствовать мысли и намерения людей на расстоянии, умели видеть в темноте, подражать голосам птиц и зверей и — главное в нашем случае — быстро взбираться на отвесные стены и даже взбегать на них. Не муха — человек, хомо сапиенс, прямоходящий, правда, необволошенный.

Воспользуемся, кстати, тем, что мы отвлеклись от лазавшего по каменной стене саскватча меньшого, чтобы, вспомнив взрыв смеха его сестрицы, чуть-чуть поразмыслить. Звери, как известно, смеяться не умеют. Собака, например, смеясь, молча растягивает рот. Так что же, эта саскватчиха не зверь?

Вырос будто из земли, зверь не зверь,-человек не человек… Не для красного словца, видно, придуманы сказочные определения, надо полагать, они — результат многолетних наблюдений. Человек он, нечеловек? Зверь? Не зверь? Миф?