ладить одно и тоже; так пожалуй и с ума сойдешь, да и сердце-то повредишь.
Не думайте, батюшка, так о сей святой книге. Ее написали не простые греческие монахи, а древние великие и святейшие люди, которых и ваша церковь почитает, как-то Антоний Великий, Макарий Великий, Марк-подвижник, Иоанн Златоустый и проч. Да и индийские-то и бухарские монахи переняли у них же сердечный способ к внутренней молитве, но только перепортили и сами исказили его, как рассказывал мне мой старец. А в Добротолюбии все наставления о сердечном молитвенном действии почерпнуты из Слова Божия, из Святой Библии, в которой тот же Иисус Христос, который повелел читать: Отче наш, заповедывал и непрестанную сердечную молитву, говоря:
Управителю это понравилось, и он сказал мне: дай-ка мне почитать сию книгу, в свободное время, когда-нибудь я рассмотрю ее. Пожалуй на сутки дам, а больше не могу, ибо я читаю ее каждодневно, и без нее не могу быть. Но по крайней мере спиши для меня это, что ты теперь прочитал; я заплачу тебе. Платы вашей мне не нужно, а я так с любовию спишу, только бы Бог дал вам усердие к молитве. Немедленно я с удовольствием переписал прочтенное слово. Он читал его жене своей, и обоим им оно нравилось. Вот иногда они стали присылать за мной. Я хаживал к ним с Добротолюбием; читал там, а они сидя за чаем слушали. Однажды они оставили меня пообедать. Жена управителя, ласковая старушка, сидела с нами и кушала жареную рыбу. Как-то по неосторожности она подавилась костью; какие ни делали ей пособия, никак не могли освободить, она чувствовала сильную боль в горле и часа чрез два слегла. Послали за лекарем за 30 верст, а я, пожалевши, пошел домой, уже вечером.
Ночью в тонком сне слышу голос старца моего, а никого не вижу; голос говорил мне: вот тебя твой хозяин вылечил, а ты что не поможешь управительше? Бог приказал соболезновать о ближнем. С радостию помог бы я, да чем? Не знаю никакого средства. А вот что ты сделай: она с самого начала жизни своей имеет отвращение к деревянному маслу, и не только употреблять, но даже и запаха его не может сносить без тошноты; а потому дай ей ложку деревянного масла выпить, ее станет рвать, кость извергнется, а маслом обмажется та рана в горле, которую оцарапала кость, и она выздоровеет. Да, как же я дам, коли она имеет отвращение, – она не будет пить? Ты вели управителю, чтобы подержал ее за голову, да вдруг, хоть насильно и влей ей в рот. Я, очнувшись, немедленно пошел к управителю, и пересказал ему сие подробно. Он и говорит, что теперь сделает твое масло? Вот уже она хрипит и бредит, да и шея вся распухла. Впрочем, пожалуй испытаем; масло лекарство безвредное, хотя и не сделает помощи. Он налил в рюмку деревянного масла, и мы кое как дали ей проглотить. Тут же началась сильная рвота и вскоре кость изверглась с кровью; ей стало легче, и она крепко уснула.
Поутру я пришел проведать, и увидел, что она, спокойно сидит за чаем, и вместе с мужем своим удивляются излечению, а более тому, как сказано мне во сне, что она не любит деревянного масла, ибо этого никто кроме их обоих не знал. Вот приехал и лекарь, управительша рассказала, что с ней случилось, а я рассказал; как мужик вылечил мне ноги. Лекарь выслушавши сказал: ни тот ни другой случай неудивительны; в обоих их действовала сама сила натуры, однако ж для памяти я это запишу; вынул карандаш и записал в памятной своей книжке.
После этого вскоре разнесся слух по всему околодку, что я и провидец, и лекарь, и знахарь; со всех сторон беспрестанно начали приходить ко мне с разными своими делами и случаями, приносили мне подарки и стали почитать и ублажать меня. С неделю я посмотрел на это, и убоявшись, чтобы не впасть в тщеславие и не повредиться рассеянностью, ушел оттуда тайно ночью.
Итак опять пустился я в уединенный путь мой, и почувствовал такую легкость, как будто гора с плеч свалилась. Молитва все более и более утешала меня, так что иногда сердце мое воскипало от безмерной любви к Иисусу Христу, и от сего сладостного кипения как бы утешительные струи проливались по всем моим суставам. Память о Иисусе Христе так напечатлевалась в уме моем, что размышляя о евангельских событиях я как бы их пред глазами видел, умилялся и радостно плакал, иногда в сердце чувствовал радость, что и пересказать сего не умею. Случалось, что иногда суток по трое не входил в селения человеческие и в восторге ощущал, как будто один только я на земле, один окаянный грешник пред милостивым и человеколюбивым Богом. Уединение сие утешало меня, и молитвенная сладость при оном бывала гораздо ощутительнее, нежели в многолюдстве.
Наконец дошел я до Иркутска. Поклонившись св. мощам святителя Иннокентия, начал думать сам с собою: куда ж мне теперь идти? А здесь долго жить мне не хотелось, ибо город многолюдный. В раздумье пошел я по улице; вот и встретился мне здешний какой-то купец, остановил меня, да и стал говорить: ты странник? Что ж не зайдешь ко мне? Мы пришли с ним в богатый его дом. Он спросил меня, какой я человек, и я рассказал ему мое происхождение. Выслушавши, он начал говорить мне: вот бы ты пространствовал в старый Иерусалим. Там-то святыня, какой нигде подобной нет! С радостию бы пошел, ответил я, но не имею к тому средств сухим путем; до моря могу пройти, а море переехать заплатить нечем, надо много денег. Желаешь ли, сказал купец, я предоставлю тебе средство; вот я прошлого года отправил уже туда одного старичка из наших мещан. Я упал ему в ноги, и он стал говорить: слушай же, я дам тебе письмо к родному сыну моему в Одессу; он там живет и имеет торговые дела с Константинополем; у него ходят корабли, и он с радостию довезет тебя до Константинополя, а там велит приказчикам своим нанять для тебя место на корабле до Иерусалима и деньги заплатит. Ведь это стоит не очень дорого. Услышавши это, я обрадовался, много благодарил сего моего благодетеля за его милости, а паче благодарил Бога, что Он являет мне такую отеческую любовь Свою и попечение о мне окаянном грешнике, не делающем никакого добра, ни себе, ни людям, и туне изъедающем чужой хлеб в праздности. И так я у сего благодетельного купца прогостил три дня. Он написал мне по обещанию своему письмо к своему сыну обо мне; и вот я иду теперь в Одессу с намерением достигнуть и до св. города Иерусалима: но не знаю, допустит ли Господь поклониться Его живоносному гробу.
Рассказ третий
Пред самым выходом из Иркутска, я пошел еще к духовному отцу, с которым вел беседы, и сказал ему: вот я уже совсем на пути в Иерусалим; зашел проститься, да поблагодарить за христианскую любовь ко мне, недостойному страннику. Он сказал мне: Бог да благословит путь твой. Но что же ты ничего мне не сказал о себе, кто ты и откуда. Много я наслушался от тебя о твоих путешествиях; любопытно было бы узнать о твоем происхождении и жизни до странничества.
Хорошо, сказал я, с удовольствием расскажу и это. Это не длинная история.
Родился я в деревне Орловской губернии. После отца и матери осталось нас двое, я, да старший брат мой. Ему было десять лет, а мне два года – третий. Вот и взял нас дедушка к себе на прокормление; он был старик зажиточный и честный, держал постоялый двор на большой дороге, и по доброте его много стаивало у него приезжих. Стали мы у него жить; брат мой был резв, и все бегал по деревне, а я больше вертелся около дедушки. По праздникам ходили мы с ним в церковь, а дома он часто читывал Библию, вот эту самую, которая у меня. Брат мой вырос и испортился, – приучился пить. Мне было уже семь лет;
