Чада, а потом - к нашей бабушке. Пока гости веселились в гостиной, попивая вино и поедая крекеры, я незаметно спустился в подвал. Он практически не изменился, только исчезли макет и сумка для клизм. Я встал на кресло, и просунул руку в щель между зеркалом и перекрытием, но никаких фотографий там не было. Я открыл банки из-под краски -шестнадцатимиллиметровки оказались на месте. Я взял пару из них. Я больше не ощущал себя маленьким и напуганным в дедовском подвале. Самое смешное, что я почувствовал себя дома впервые после приезда в Кэнтон. Я чувствовал, что во мне сейчас гораздо больше общего с дедом, чем с тем подростком, который украдкой за ним шпионил. Также как и дед, я иногда носил женское белье и участвовал в сексуальных оргиях покруче, чем в его журналах типа Водного Спорта. Мой дед был уродливым, мрачным персонажем, в большей степени чудовищем, чем человеком, и я сейчас был на том же пути, что и он, я был заперт в своем подвале вместе со своими секретами и проблемами. Стоя в подвале деда, я впервые в жизни понял, что совсем одинок. Мы с Твигги сидим в студии и готовимся к записи 'The Minute Of Decay'. Последняя вещь, которую я понял -на самом деле я знал ее всегда выход есть. Просто я слишком ушел в себя и ослабил бдительность до такой степени, что позволил им - не людям в студии, а моей семье, моим учителям, моим врагам, всему миру - почувствовать, что они победили. Я начал петь. 'Не достаточно оставить то, что любил.' Я автоматически положил перед собой горстку кокаина. 'Я устал ненавидеть сегодня.' Я понимал, что абсолютно индифферентен к наркотику перед своим носом. 'Я чувствую пустоту.' Что-то мокрое упало в центр кучки белого порошка. 'Я чувствую минуту упадка.' Это слеза. 'Я качусь вниз.' Я плакал. 'Я хочу взять тебя с собой.' Я забыл, когда я плакал в последний раз. 'Я качусь вниз.' Я был полностью разбит. 'Ты можешь подняться в операторскую?' -донесся голос из динамика. 'Прекрасно, -сказал Трент, когда я вошел. - Но нам кажется, что ты переиграл.' 'Я думаю, что ты слишком поддался эмоциям, - добавил Дэйв. - Давай, попробуй еще раз, только постарайся устраивать поменьше театра. Это же не Шекспир.' 'Я подумал, что…' - начал я, но осекся. Я решил, что не стоит объяснять им что-либо, несмотря на то, что Трент был моим другом. Я не хотел, чтобы они знали, насколько я подавлен.

Эта ночь была необычной. Прилив человечности поглотил меня в студии, и это меня испугало. Ближе к рассвету Трент отвез меня домой, и я осторожно вошел в квартиру, боясь разбудить Мисси. Однако свет в спальне был включен, и она лежала на кровати, дрожа. Пот стекал по ее лицу, и она даже не заметила моего появления: ее глаза закатились. Я тряс ее, что-то говорил, прикладывал руку ко лбу, но Мисси не отвечала на мои старания. Я казнил себя за то, что не приехал домой раньше и не проявил должного внимания, когда днем раньше она сказала, что, похоже, заболевает гриппом, что не купил лекарства, в которых она нуждалась. Она была единственным человеком, чувства к которому я мог охарактеризовать как любовь, и потеря ее была равносильна полной потере шанса вернуться к нормальной жизни, к миру чувств и страсти, к потере шанса остаться живым самому. Я запаниковал, отчасти оттого, что даже не могу отвезти ее в больницу, поскольку машина была сломана. Так как единственным человеком, на которого я мог рассчитывать в Новом Орлеане, был Резнор, я позвонил ему, и вместе мы отвезли ее в ту самую больницу, куда она в свое время доставила меня. Мы с Трентом просидели в приемной до позднего утра. Ему не обязательно было быть там рядом со мной, но он остался, и я почувствовал, что ошибался насчет наших с ним отношений: в первый раз за последние три года я понял, что он был мне почти как брат. Пришел врач, и сказал нам, что Мисси беременна уже три месяца, и что если она решит делать аборт, нужно будет подождать, пока не пройдет грипп. Следующей ночью я снова сидел в студии и в сотый раз прослушивал рабочие миксы 'Tourniquet', песни, навеянной одним из моих апокалиптических ночных кошмаров. Сперва мне казалось, что я пытаюсь понять, что в ней нужно переделать, но постепенно я начал осознавать, что просто хочу найти в ней себя. Я слушал ее снова и снова, пока окончательно не отупел до такой степени, что не только не мог решить, что в ней хорошо, а что плохо, а просто не воспринимал ее как свою вещь. Тогда я взял микрофон, включил его в компьютер, и очень тихо отстукивая по столу сигнал S.O.S., прошептал: 'Это…мой…самый…уязвимый…момент.' Я перевернул вэйв-фаил задом наперед и поставил его в самое начало песни - зов, понятный только мне, и никому больше. Я рухнул в кресло и постарался упорядочить ход мыслей. Слова возникали где-то внутри меня, прочувствованные и чистые. Я удивлялся тому, как безудержная, аморальная чудовищность, которая жила во мне, начинала отмирать, освобождая путь -как предсказывал Антон ЛаВей - чему-то новому, более личному, эмоциональному, жуткому и прекрасному, сильному - Антихристу-Суперзвезде. Единственное, чего я боялся, что постоянно тревожило меня, так это предательство самого себя. Все, начиная с моих деда с бабкой, Чада, учителей в Христианской школе и моих первых девчонок, все они никогда не играли в жизни те же роли, что играли на публике. Их жизни протекали во лжи, которую они создали для самих себя. Очень редко они позволяли себе быть демонами, лицемерами и грешниками, которыми они на самом деле и были, и проклинали каждого, кто ловил их в этой игре на крючок, потому что помимо лжи есть только одна более худшая вещь - ложь показная. Я сидел в зале для посетителей женской клиники, представляя, как где-то в соседней комнате врачи при помощи своих хитроумных приспособлений уничтожают нашего нерожденного ребенка. 'Хотите кофе?' - спросила молодая служащая, войдя в зал. Я поднял глаза и увидел, что она держит в руках коробочку Фолджер'с. Не отвечая, я снова уставился в пол. Я перенесся в Кэнтон, Огайо, вспомнив, как сооружал во две дома различные постройки из всевозможных подручных среде Однажды я нашел на улице большую металлическую банку из-под Фолджер'с с прогнившей бурой субстанцией внутри. Я показал ее маме, и она сказала мне, что это тухлое мясо, однако позже созналась, что это были останки утробного плода. С тех пор я не люблю кофе. Мисси боялась аборта, и я был напуган также - не столько за нее, сколько за себя. Я четко осознавал, что больше никто в этом мире не поймет и не примет меня так, как она, ни одна женщина не будет так участлива к моей музыке и к моей жизни, когда я возвращаюсь домой из студии. В ту ночь я остался с ней дома. Когда Мисси уснула, я встал с кровати и переместился в кресло. Мне было о чем подумать. Когда я в первый раз постиг состояние Антихриста-Суперзвезды, я хотел апокалипсиса, но я не понимал, что он должен быть персональным, личным явлением. В детстве я был слабым червем, маленькой тенью, старающейся найти себе место в бесконечном мире света. В конце концов, найдя это место, я принес в жертву свою человечность, если только можно назвать это беззащитное, виноватое существование человечностью. Я сбросил свою кожу, остудил эмоции и ударился в экстремальность: я бросал себя на мечи до тех пор, пока не стал понимать суть вещей. Но проходя через все пороки, я понял, что они, по большому счету, не нужны мне. Либо ложиться в могилу, либо становиться более человечным - иного пути у меня не было. После семи безумных месяцев работы (или безделья) над альбомом и жизни с Мисси я стал выбираться из кокона бесчувственности. Как только наркотики отпустили меня, весь набор человеческих эмоций - слезы, любовь, ненависть, самоуважение, вина - вернулись ко мне, но не в том качестве, в каком я сталкивался с ними в последний раз. Моя слабость превратилась в силу, уродство - в красоту, апатия к миру - в желание спасти его. Я стал парадоксом. Сейчас, как никогда прежде, я стал верить в себя. Я проповедовал это всегда в своей музыке, но применил на практике только в Новом Орлеане. Был ли я предан себе раньше? На следующий день я встретился с Шоном Биваном, саунд- инженером, с которым работал еще над 'Portrait Of An American Family'. Мы трудились во вспомогательной студии, пока Nine Inch Nails микшировали 'The Perfect Drug' к фильму Дэвида Линча 'Lost Highway'. Я впервые работал над песнями без кокаина и алкоголя. Я не могу сказать, что новые песни были самыми лучшими, что я написал, просто все предыдущие были о прошлом и будущем, а эти - о настоящем.