кулисы, но тут же был окружен старшеклассниками, которые сорвали полотенце, отхлестали меня им и погнали голым по коридору. Это был один из самых страшных ночных кошмаров, ставших реальностью: бег по коридору в голом виде на глазах у девчонок, которые тебе нравятся, и парней, которые тебя ненавидят. Конечно, я не боялся сцены панически, но обида на Иисуса до сих пор не дает мне покоя. Наше первое шоу прошло в Черчилль Хэдэвэй в Майами. Толпа из двадцати ликующих зрителей приветствовала нас. Брайен, 'толстый парикмахер' (по нашей традиции переименованный в Оливию Ньютон-Банди), терзал струны баса, Перри, 'прыщавая голова' (он же За За Спек) - клавишные и Скотт, 'фашист четырех трэков' (Дэйзи Берковиц) - гитару. Мы использовали драм-машину Скотта Yamaha RX-8, и когда Скотт однажды покинул нас, никогда больше ей не пользовались. Я был одет в футболку с изображением Мэрилин Монро с мэнсоновской свастикой, нарисованной у нее на лбу. Капли крови из расчесанной родинки под соском просочились сквозь футболку и запачкали ее левый глаз. Кровь на майке была, как ни крути, результатом моего вживания в образ Мэрилина Мэнсона, включающего в себя порезы и прочее уродование своего тела. Мы начали с одного из моих самых любимых произведений Телефон'. 'Я разбужен постоянным треском телефона,'- начал я, и мое карканье переросло в рык. 'Сны забились в уголки моих глаз, а рот пересох. Снова звонок, я медленно встаю с постели. Остатки эрекции в штанах словно незванный гость. Снова звонок. Я осторожно иду в ванную, чтобы не показывать свое естество другим. Я умываюсь и обливаю себя туалетной водой. Снова звонок. Я передергиваюсь, ибо утомлен звонками, которые все повторяются и повторяются. Я медленно, лениво иду в кабинет отца, где он постоянно курит сигары, сидя в кресле- качалке. Ну и вонь!' Концерт продолжался, и я практически не помню, что творил на сцене, и пришел в себя только когда очутился в сортире и проблевался. Я думал, что это было ужасное шоу как для зрителей, так и для артистов, но чудесная вещь случилась, когда я распластался над гремучей смесью из пиццы, пива и орешков. То были аплодисменты, доносящиеся из зала. Я почувствовал, что во мне что-то поднимается, и это далеко не очередная порция блевотины. Это было чувство гордости и самоудовлетворения. Я понял, что хочу, чтобы мне всегда апплодировали, чтобы люди на моих концертах просто обоссывались от счастья. Я понял, что могу быть знаменитым. Наш первый реальный концерт состоялся в Реюнион Рум. Помню, как я подошел к менеджеру и главному ди-джею Тиму и сказал примерно следующее: 'Слушай, парень, у меня есть команда, мы хотим сыграть здесь за пятьсот баксов.' Хочу заметить, что обычно группы нашего уровня брали от пятидесяти до ста пятидесяти грин за выступление, но Тим, как ни странно, согласился. Это был урок номер один в мире шоу-бизнеса: чем больше ты ведешь себя как рок-стар, тем больше народу на это покупается. После концерта мы без сожаления расстались с 'Прыщавой Головой' и 'Толстяком', и у них не возникло вопросов по поводу своей отставки. Тогда же мы переманили к себе Брэда Стюарта, того красноволосого парня, что отплясывал в Китчен Клабе. До встречи с нами этот красавец нарезал в банде под названием Insanity Assasin, где помимо него рубились басист Джой Блевотина и вокалист Ник Ярость, низкорослый коренастый парень, который наивно полагал, что на самом деле он высок, худ и красив. Было несложно переманить Брэда к нам в качестве басиста (в Insanity Assasin он терзал гитару), так как у нас уже были заслуги на локальной сцене, о нас уже знали и мы имели более при-кольные сценические псевдонимы. Так Брэд стал Гиджетом Гейном. Тогда же к нам присоединился и Стефен, став Мадонной Уэйн Гэси. Не знаю, хорошо это или плохо, но в нашем шоу уродцев появился еще один персонаж. Ее звали Нэнси, и она была шизоидной девицей, причем шизоидной на всю голову. Она водила дружбу с моей девушкой Терезой, одной из первых девчонок, которых я встретил после дурацкой истории с Рэчел. Я искал кого-нибудь, с кем можно было общаться более душевно, нежели с этой проклятой моделью, и нашел такого человека на концерте Saigon Kick в Баттон Саут. Тереза была из того же теста, что и Тина Поттс, Дженнифер и многие другие девицы, с которыми я общался в Огайо. Что касается Нэнси, то я видел ее и раньше: еще работая в музыкальном магазине, я обратил внимание на это хиппово-готическое чудо в черном подвенечном платье.

Когда Тереза познакомила меня с ней год спустя, Нэнси сбросила пятьдесят фунтов и выглядела как 'я -худа -и -я -хочу -от -платить -этому -миру -за -то -время -когда -я -была -толстой -и -имела - асексуальный -вид'. Однажды я рассказал ей о своих идеях будущих шоу, и она настолько запала на них, что, никого толком не спросив, вошла в состав группы, словно клещ под слоновью кожу. Наши перформансы на сцене доходили до гротескного разврата. В первое время я держал ее на поводке на протяжении всего выступления, но потом она сказала, чтобы во время шоу я бил ее по лицу, и я начал это делать. Возможно, что-то заклинило в ее мозгу, но мне показалось, что Нэнси начала в меня втюриваться. Это было далеко не на пользу ее бойфренду Карлу, длинному студнеобразному парню с толстыми ляжками и женоподобной фигурой. Посколько мы с Нэнси продолжали разыгрывать на концертах все более откровенные сцены боли и господства, при этом ни разу не трахнувшись, я понимал, что в один прекрасный момент может лопнуть терпение и Карла, и Терезы, и всего общества. На одном из концертов во время песни 'People Who Died' мы посадили Нэнси в клетку, и я со всей дури дернул за цепь, на которой ее держал. Цепь оторвалась и изо всех сил хлестнула меня поперек глаз, оставив огромный шрам. Всю вторую половину концерта я смотрел на окружающий мир сквозь красную пелену. Кстати, тогда же я заинтересовался опасностями и угрозами, которые могут приносить невинные на первый взгляд детские фильмы, книги и предметы типа металлических коробочек для ланча, которые, между прочим, были запрещены во Флориде из-за того, что дети часто лупили друг друга этими отнюдь не мягкими штуковинами. Во время исполнения песни 'Lunchbox' я постоянно поджигал такую коробку, раздевался и танцевал вокруг нее, якобы вызывая демонов. Вскоре я попал в Нью-Йорк и там написал свою первую настоящую песню. Девица с экзотическим именем Азия, которую я встретил, когда она работала в Макдональдсе в Форт Лодердейле, проводила лето в Нью-Йорке и предложила слетать туда вместе с ней на уикенд. Так как с Терезой у нас тогда не клеилось, я согласился - в основном потому, что мне было по большому счету наплевать на Азию, а предстоящая халява выглядела довольно заманчиво. К тому же я надеялся найти там какой-нибудь пристойный лейбл для своей банды и прихватил с собой демо-ленту. Нам всегда не везло с демо, так как то, что записывал Скотт, было больше похоже на школьную индустриальную команду, а мне грезился более злой и откровенный панк-рок. Манхэттэн обернулся для меня разочарованием. Как оказалось, Азия гнала насчет своего возраста и работала в Макдональдсе по документам своей сестры, так как была еще слишком зеленой. Я был расстроен тем, что еще одна девка меня надурила, и смотался из ее аппартаментов при первой возможности. Блуждая по улицам, я был приятно удивлен, встретив пару клубных тусовщиков из Южной Флориды, которых звали Эндрью и Сьюзи. Выглядевшие стильно в клубах, при дневном свете и без грима они представляли довольно жалкое зрелище - два эксгумированных трупа лет на десять старше меня. В их комнате в отеле я обнаружил такую неизвестную для меня ранее вещь, как кабельное телевидение с общественным подключением. Я проводил часы, лазая по каналам и смотря проповеди Пэта Робертсона о грехах общества и предлагающего зрителям связываться с ним посредством кредитных карт. Тем временем на соседнем канале какой-то парень смазывал свой член вазелином и также просил связаться с ним тем же способом. Я схватил блокнот и стал писать следующее: 'Деньги в лапе, член на экране, кто сказал, что Бог не знал срама?' Ухмыляясь, я представлял лицо Пэта Робертсона, читающего эти строки. 'Примите Библию и честно укажите грешникам их место. Эх, чудесно, великолепно, как хорошо, когда представишь на лице своем дерьмо.' Итак, 'Cake And Sodomy' появилась на свет. До этого я написал порядком песен, но эта была больше, чем хорошая песня. Это был настоящий гимн лживой Америке с ее лживым Христианством. Если телевангелисты старались обрисовать мир в диких красках, то я дал им реальную возможность поплакать. Годы спустя они это сделали. Текст 'Cake And Sodomy' все-таки попал к Пэту Робертсону, и он интерпретировал его в лучших традициях в своем Клубе 700. Когда я вернулся из Нью-Йорка, снова начались проблемы. Тереза не приехала встречать меня в аэропорт и не отвечала на мои звонки. Тогда я позвонил Карлу и Нэнси, поскольку они жили совсем близко от аэропорта. 'Где, черт возьми, Тереза? - спросил я.- Я чертовски устал в Нью-Йорке, я торчу как идиот в аэропорту без цента в кармане, я хочу попасть домой и завалиться спать!' 'Тереза ушла с Карлом,' - сказала Нэнси, и ее холодный тон ясно говорил о ревности, которую я тоже почувствовал. Нэнси заехала за мной и отвезла домой. Когда мы добрались до моей пещеры, она зашла следом. Я хотел отправить ее обратно, но не стал этого делать, поскольку она выручила меня. Я рухнул в кровать, она рухнула на меня, запустила свой язык мне в глотку и заграбастала мой член. Я несколько ошалел, по большей части от нежелания быть кем-либо застуканным, но вдруг почувствовал, что мне настолько осточертела эта ежедневная мораль, что я уже не хочу ничему сопротивляться. Я позволил ей сделать мне минет, чего никогда не делала Тереза, однако от 'продолжения банкета' отказался. Когда Тереза и Карл заявились наконец-то меня проведать, мы мирно сидели на