Лаевский зловеще расхохотался:
– Помолчи, Люсьена! Я догадался! – Филя презрительно скривился, повернувшись к Лене. – Эта… этот борец… эта… борчиха за успеваемость тебя использовала, чтобы быть поближе к моим кроссвордам. Подучила про зрение наврать! Не могла ничего получше придумать? Никто, кроме Нелли, не купился!
Люська хотела оборвать обличительный монолог Киркора, но не тут-то было. Он, выпятив грудь, тараном шел в наступление на Лену:
– Староста! Общественница! Гордость школы! Мешаю я тебе коллектив на первое место вывести! Как же! «Позор класса»! Так ты меня называешь? – он настолько приблизил к Лене свое лицо, что та вздрогнула и отпрянула.
– Что, не нравлюсь? Не нравлюсь? – разъяренный Лаевский поднялся со стула.
– Почему же? – Лена тоже встала в полный рост против Фили. – Наоборот… Нравишься… Очень… – И она закрыла лицо руками.
Растерянный Киркор посмотрел на Люську:
– Чего это она?
– Дурак ты, Филька! Кроссворды твои… их вовсе не она… а я… – наконец смогла признаться Караваева.
– Ты? Зачем?
– Ну я же говорю, что ты полный идиот. На Лену посмотри! – Люська взялась за лямки своего рюкзачка. – Знаете, я, пожалуй, пойду… Не буду класс мыть. А с кроссвордами после разберемся.
Киркор, совершенно ошалевший от избытка впечатлений, переводил глаза с Лены на Люську и обратно. Караваева вздохнула, покачала головой и пошла к выходу из класса. У дверей она не выдержала и обернулась. Лена и Филя смотрели друг на друга с таким выражением лиц, что Люське стало завидно. Вот бы так смотрел на нее Артем Каретников.
От своих неприятностей Люська более или менее отошла примерно через неделю. Отец поставил на дверь два новых замка и ни в какие командировки в ближайшее время уезжать не собирался. Люська бояться перестала, потому что рядом с отцом она никогда ничего и никого не боялась. Она еле дождалась его из командировки еще и потому, что очень хотела выслушать его вариант рассказа о том, как они познакомились с мамой.
Когда отец после душа и сытного обеда уселся на диван расслабиться и отдохнуть, Люська подлезла под его руку, как под крыло, и невинно промурлыкала:
– Пап, а ты помнишь, как познакомился с мамой?
Отец заглянул ей в лицо, хмыкнул каким-то своим мыслям и сказал:
– Надо ж, Люська, вот ты и выросла… Как быстро время летит… Да-а-а… – он потер ладонью лоб и поморщился. – Так ты спрашиваешь, как я с мамой познакомился… На грядке, знаешь ли… да-да, на совхозной грядке. Я тогда в десятом классе учился. Нас отправили на картошку в совхоз… Как же он назывался? Не помню. Ну, неважно. Важно, что твоя мама вместе с подружкой были очень слабенькими девочками и со своей нормой никак не могли справиться. Идем мы с Сашкой Вересовым, ну… с дядей Сашей, ты его знаешь, по полю, глядим, две восьмиклашки прямо умирают на грядке. Сашка мне и говорит… или нет… я Сашке говорю, давай, мол, поможем девахам, а то в обморок завалятся.
В дверном проеме показалась мама, привалилась к косяку, сложила руки на груди, улыбнулась Люське и приложила палец к губам: не выдавай, дескать, слушай дальше. Папа между тем продолжал рассказ, погрузившись в воспоминания. Он мысленно находился в прошлом, на совхозном поле рядом с двумя девочками-восьмиклассницами.
– И вот представь, Люська, подходим мы к девчонкам, а они абсолютно одинаковые: грязные, замурзанные, лица в черных точках от мокрой земли. Даже не поймешь, хорошенькие или страшненькие. Ну… мы, конечно, им помогли, но они так отстали, что мы все равно самыми последними закончили. Мы с Сашкой уже хотели к своему классу в автобус бежать, а тут мама твоя платочек сдернула, и ее волосы по плечам рассыпались. Мне показалось, будто пасмурный осенний день солнцем осветился. А потом она в ручейке умылась, лицо ко мне повернула, и я окончательно понял: «Она!»
– Ты ей это сразу и сказал? – лукаво улыбалась Люська, поглядывая на маму в дверях. – И она тут же пала в твои объятия?
– Ну что ты! Мне потом еще долго завоевывать ее пришлось. Но ты же знаешь, какой я настойчивый. Она никуда не смогла деться!
– То есть ты хочешь сказать, что первым маму заметил, а потом с трудом добился ее расположения? – Люська опять глянула на маму, а та весело подмигнула ей обоими глазами, по очереди.
– Именно так, Люська. Они тогда на своей грядке так умаялись, что головы на нас с Сашкой от картошки и не поднимали. Где им было нас рассмотреть! Так что, милая моя, если бы я на маму внимания не обратил, не сидела бы ты тут сейчас под моим боком, – отец поцеловал Люську в щеку и легонько оттолкнул от себя. – Ну все, ребенок, дай-ка мне часок отдохнуть с дороги. Разбередила, понимаешь, душу…
Люська достала из шкафа плед, заботливо укрыла им отца и пошла с мамой в обнимку на кухню пить чай.
Глава 9
Клин вышибают клином
Что касается Каретникова, Люська сказала себе: «Я его не знаю, не знала никогда и знать не хочу» – и стала учиться с этим жить. Сначала у нее получалось плохо, тем более что Артем в школе постоянно попадался ей на глаза и даже несколько раз пытался заговорить. Люська тогда зажмуривалась, закрывала руками уши и уходила прочь, не оборачиваясь. Потом она освоила тренинг. Смотрела на парней из старших классов и убеждала себя: «Вот этот брюнет очень даже симпатичный. Я его не знаю, и ничего – живу. И с этим ослепительным блондином я не знакома – и не умираю. И Артема Каретникова – не знаю, знать не желаю и не умру!»
Наташка Драгомилова такие ее действия одобряла и советовала еще одно верное народное средство под названием «клин клином вышибают».
– Ты, Люсь, влюбись в кого-нибудь другого, – в который раз убеждала она подругу. – Это верняк! Можно, конечно, и в Изотова… Тоже ведь вариант… Но лучше в Парфенова из 10 «Б».
– Здрасте, в Парфенова… – бесцветным голосом отвечала Люська. – Он, конечно, спит и видит в своих снах мою веснушчатую физиономию.
– Опять ты за свое! – злилась Драгомилова. – При чем тут твои веснушки? Они же не порок, а отличительная особенность! Возьмем, к примеру, Николь Кидман. Ее лицо…
– Наташка, замолчи! – в изнеможении кричала Люська. – То я тебе Бритни Спирс, то Кидман… Совсем обалдела!
– Ничего не обалдела. Я от своих слов не отказываюсь. Фигурой ты – в Бритни Спирс, а лицом – вылитая Кидман!
– Издеваешься, да? У Кидман лицо худющее, а у меня щеки из-за спины видать.
– Ну и что! Веснушками ты – в Кидман, а щеками… – Наташка задумалась, и Люська за нее закончила:
– А щеками я – в Вупи Голдберг, только бледнолицую! И вообще, где ты у Кидман веснушки видела? – не дожидаясь ответа, Люська захлопнула учебник химии, в который за разговорами так и не успела заглянуть, и поплелась в класс, твердя: «Я его не знаю, не знаю, не знаю… и вообще, завтра же влюблюсь в Изотова или в Парфенова… сегодня что-то не хочется…»
После химии Наташка догнала Люську в коридоре и потянула за рукав:
– Люсь, ну погоди! Ну, честное слово, нельзя так убиваться, когда в классе происходят такие интересные вещи.
– Какие еще вещи? – Люська раздраженно отцепила Наташкину руку от своего свитера.
– Неужели ты ничего не замечаешь?
– И что я должна была заметить?
– А то! Киркор сегодня всю химию в тетрадочке писал, как пай-мальчик!
– Да ну?!
– Вот тебе и «да ну»! Во наша староста дает! Стоило только ей сесть рядом с Филькой – и вот результат. Давно надо было, а то все собрания, собрания… Лаевскому они как мертвому припарки. А тут личный контакт… и все такое… Слушай, Люсь! – Наташкины глаза засверкали от страшной догадки. – А может, наш Филиппок в Ленку влюбился? А? Такое бывает. Знаешь, это как… преступники, бывает, влюбляются в женщин-следователей или в тех, кто им письма в тюрьмы пишет, – и исправляются!
Люська молчала. Ей очень хотелось сказать Драгомиловой, что тут все как раз наоборот произошло: сначала Прокопчина влюбилась в Киркора, а потом уж пошли тетрадочки по химии, но все-таки не произнесла ни слова. Она же обещала Лене молчать. А Наташка между тем продолжала тарахтеть:
– Я сегодня Лаевского специально разглядывала и решила, что он очень даже ничего, действительно похож на Киркорова. Вот видишь! – она опять цапнула Люську за рукав. – Свет клином на твоем подлеце Каретникове не сошелся! Так что стоит хорошенько присмотреться – добро прямо под ногами валяется, а мы не замечаем.
– Что ты несешь, Наташка? – Люська поморщилась.
– А то! Если бы ты не пересела к Изотову, Киркор мог тебе достаться. Надо было только подход к нему продумать.
– О-о-о! – взвыла Караваева и устремилась вперед по коридору.
На крыльце школы Драгомилова опять догнала Люську.
– Наташка! – Караваева поспешила обратиться к подруге первой, чтобы та не успела открыть рот. – Я сейчас еду в библиотеку за материалами к реферату по химии. Если хочешь, поедем со мной. Только прошу тебя – больше ни слова о Киркоре!
– Да пожалуйста… О ней же беспокоятся, а она… – слегка обиделась Наташка.
Люська подхватила Драгомилову под руку, и они направились к троллейбусной остановке. В троллейбусе, быстро справившись со своей легкой обидой, Наташка начала озираться по сторонам и зудеть над Люськиным ухом, как комар:
– Люсь, ты посмотри, вон впереди сидит парень. Очень ничего! Стрижечка классная. Хочешь, познакомимся?
– Отстань, – вяло отмахивалась от нее Люська и тупо смотрела в окно.
После очередной остановки автобуса Наташка сменила настойчивый тон на удивленный:
– Ой, Люсь! Справа двое ребят так на нас смотрят, прямо не могу!
– Отстань, – снова сказала Люська, не поворачивая головы.
– Люся, я серьезно, – затеребила подругу за рукав Драгомилова. – Люсь, я не вру: прямо глаз не сводят.
– Хватит меня трясти! – рассердилась Люська и повернула голову в ту сторону, куда стреляла глазами Наташка.
