– Конечно, я это знаю.

– В ателье мод, на Калвер-авеню.

– Ну да.

– Кстати, если я верно припоминаю, именно ты стрелял в меня, детектив Карелла.

– Да, мне тоже это припоминается.

Карелла посмотрел на Уиллиса и вопросительно поднял брови. Уиллис кивнул и поощрительно махнул рукой, мол, держи его подольше.

– Это довольно болезненно, – сказал Глухой.

– Да уж, пулевое ранение должно быть очень болезненным.

– Но потом ведь и в тебя попали.

– Действительно, я тоже получил.

– Кстати, если я верно помню, именно я подстрелил тебя.

– Из охотничьего ружья, так ведь?

– А поэтому мы квиты, я думаю.

– Ну, не совсем. Получить пулю из охотничьего ружья гораздо больнее, чем из пистолета.

– Ты пытаешься определить, откуда звонят, детектив Карелла?

– А как бы я это мог? Я тут один.

– Я думаю, ты врешь, – сказал Глухой и повесил трубку.

Карелла спросил Уиллиса:

– Что-нибудь есть?

– Мисс Сэлливан? – сказал Уиллис в трубку.

Послушал, кивнул и сказал:

– Спасибо за попытку, мисс.

Повесив трубку, он вопросительно посмотрел на Кареллу:

– А когда у нас последний раз получалось?

Уиллис был невысок ростом (он был вообще самым маленьким в отделении, с трудом натянув требуемые в управлении пять футов восемь дюймов), с небольшими руками и беспокойными глазами резвого терьера. Он подошел к столу Кареллы пружинящей походкой, как будто был в теннисках.

– Он еще позвонит, – сказал Карелла.

– Со стороны казалось, будто ты болтаешь с приятелем, – заметил Уиллис.

– В некотором смысле мы и есть приятели, старые приятели.

– Что мне делать, если он позвонит опять? Еще раз заниматься этой ерундой?

– Да нет, он знает, как с этим справиться. Никогда не говорит больше нескольких минут.

Уиллис спросил:

– Какого черта ему нужно?

– А кто его знает? – ответил Карелла и задумался о том, что сказал минуту назад: «В некотором смысле мы и есть старые приятели».

Он вдруг осознал, что перестал считать Глухого смертельным врагом, и теперь думал, что это произошло потому, что его жена Тедди была глухонемая. В их отношениях не было и намека на непонимание, ее глаза были ее ушами, а руки говорили. Пантомимой она могла обрушить крышу и успокоить его раздражение, просто прикрыв глаза. Глаза у нее – карие, почти такие же темные, как ее черные волосы. И она внимательно смотрела на него этими карими глазами, ловила движение его губ, следила за его руками, движущимися в алфавите глухонемых, которому она его научила и на котором он говорил бегло и со свойственной ему ясностью. Она была красива, пылка, отзывчива и умна, как дьявол. Да, она была глухонемая, но Карелла не считал это недостатком, он приравнивал эту ее особенность к черной кружевной бабочке, которую она вытатуировала на левом плече давным-давно, и обе эти странности были внешними признаками женщины, которую он любил.

Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь это прошло. Когда-то Глухой держал в страхе его разум и нервы. Теперь и это прошло. Он почему-то был даже рад, что Глухой вернулся, но, в то же время, искренне желал, чтобы Глухой убрался подальше. Правда, все разрушала мысль, что он будет всякий раз убираться, чтобы потом обязательно вернуться. Все это было слишком запутанно. Карелла кивнул своим мыслям и подкатил к себе столик с пишущей машинкой.

От стола Уиллиса донеслось:

– Нам он не нужен вовсе. Особенно в эту пору, когда идет потепление.

Часы на стене участка показывали 10.51.

Со времени последнего звонка Глухого прошло полчаса. Он больше не звонил, и Карелла не чувствовал разочарования. Как бы в подтверждение мнения Уиллиса о том, что Глухой особенно не нужен во время потепления, в участке толпились полицейские, нарушители закона, потерпевшие – и все это в тихое приятное утро пятницы, когда солнце сияет в чистом голубом небе, а температура прочно уселась на отметке двадцать два градуса.

В теплой погоде было что-то, от чего преступления плодились, как тараканы. Полицейским восемьдесят седьмого участка не слишком нравился так называемый «тихий сезон», тем не менее им было ясно, что зимой преступлений совершалось меньше. В зимние месяцы голова болела у пожарных. Домовладельцы в трущобах не слишком славились щедростью и не поддерживали требуемую температуру в своих многоквартирных домах, не взирая на постановления Совета Здравоохранения. Правда, квартиры в некоторых домах боковых улочек, отходящих от Калвер– и Эйнсли-авеню были чуть теплее, но общей картины это не меняло. Жильцы, одолеваемые крысами и паршивой электропроводкой, отваливающейся штукатуркой и текущими трубами, частенько решали внести чуточку тепла в свою жизнь при помощи дешевых керосиновых горелок, которые были весьма огнеопасны. В любую из ночей на территории восемьдесят седьмого участка могло случиться больше пожаров, чем в любом другом районе города. С другой стороны – пробитых голов было меньше. Страстям трудно разгореться, особенно если ты промерз до пятой точки. Но зима ушла из города, уже пришла весна, а с ней все соответствующие обряды, все земные радости и праздничная песнь бытия. Жизненные соки пришли в движение, и нигде они так не перехлестывали через край, как на территории восемьдесят седьмого – здесь жизнь и смерть частенько слишком переплетались и жизненные соки приобретали ярко красный цвет.

У человека, висевшего на руке патрульного полицейского, в груди торчала стрела. Мясников из скорой помощи уже вызвали, но пока полицейские растерянно смотрели на потерпевшего и явно не знали, что с ним делать. До этого у них на участке не было людей с торчащей из груди стрелой, наконечник которой в довершение всего вышел из спины.

– Зачем вы притащили его сюда? – яростным шепотом спрашивал Уиллис у патрульного.

– А что, по-вашему, я должен был сделать? Оставить его, чтобы он болтался по парку?

– Вот именно, это ты и должен был сделать, – шептал Уиллис. – Пусть о нем заботятся врачи. Этот парень может предъявить нам иск, знаешь ты это? За то, что вы притащили его сюда.

Патрульный задумался.

– А что, действительно может? – прошептал он и побледнел.

– Все в порядке, садитесь, – сказал Уиллис мужчине. – Вы меня слышите? Садитесь.

– Я ранен, – сказал мужчина.

– Да-да, мы знаем. А сейчас сядьте. Будьте добры, присядьте! Что же, черт побери, с вами произошло?

– Меня ранили, – сказал мужчина.

– Кто это сделал?

– Не знаю. Неужели в городе появились индейцы?

– Скорая уже едет, – сказал Уиллис. – Садитесь!

– Я лучше постою.

– Почему?

– Когда сидишь, больше болит.

– Крови вы немного потеряли, – успокаивающе сказал Уиллис.

– Знаю. Но здорово болит. Вы вызвали скорую?

– Я только что сказал вам, что вызвали.