формулировкой “зелен виноград”, но она искренне считала, что деление только в этом. Она была взращена на легенде о Большой Любви, насмотрелась за свою жизнь телефильмов на эту тему, а разговоры о ней слышала с тех самых пор, как научилась понимать английский язык. Она поддалась очарованию этой легенды потому, что была девушкой строгих нравов и к тому же наделенной богатым воображением. И где- то в глубине души считала, что блестящий рыцарь в сияющих доспехах все-таки существует – и она терпеливо дожидалась его появления.
Но если ты не отличаешься особой красотой, то ожидание это грозит затянуться надолго.
В романах все это выглядит достаточно мило, но в этом мире девушек значительно больше, чем мужчин, а мужчины нашего столь неромантического мира мало интересуются тем, можешь ли ты решать дифференциальные уравнения или нет, – им куда важнее смазливая мордашка. К тому же она, собственно, никогда и не считала себя какой-то особенной там интеллектуалкой. Она успела закончить школу бизнеса и, работая теперь в одном из небольших концернов, считалась вполне знающей секретаршей. Однако, достигнув возраста тридцати семи лет, она пришла к выводу, что вся эта легенда о Большой Любви, – которой размахивали перед её носом все эти литературные жулики, была не более чем симфонией лягушек в пруду.
Она ничего не имела против того, что все это оказалось на деле пускай и милым, но не более чем кваканьем.
И тем не менее она, скорее всего, просто убеждала себя, будто она ничего не имеет против этого.
С девичеством своим она рассталась на двадцать девятом году. Связь эта разочаровала её. Ни тебе звуков труб, ни развевающихся флагов, ни торжественного колокольного звона. Была просто боль.
С той поры она изредка позволяла себе подобные связи. У неё выработался свой взгляд на секс и это была странная смесь недоверчивости дикого лесного зверя с равнодушной покорностью квакерской невесты. К сексу она относилась примерно так же, как ко сну. Необходимо и то, и другое, но ведь никто не проводит свою жизнь в постели.
И вот теперь, когда ей исполнилось тридцать семь лет, когда её родители уже утратили всякую надежду на её замужество, когда она сама давно уже распростилась с мечтами и легендами, она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.
Она давно снимала себе отдельную от родителей квартиру и делала это главным образом потому, что родители её никогда не одобрили бы случайных связей, а отчасти и потому, что просто хотела полной независимости. И теперь, сидя одна в этой своей квартире, вслушиваясь в потрескивание пола и в звуки постоянно капающей из крана воды, она вдруг осознала свое полное одиночество.
Ну что ж, мир достаточно широк. И вот где-то в этом широком мире солидный мужчина привлекательной внешности тридцати пяти лет желает найти понимание и заключить союз с женщиной из приличной семьи.
Деловое, сухое, холодное и, можно сказать, сдержанное, лишенное всякой романтической болтовни предложение. В таких же тонах могло быть составлено объявление о намерении продать подержанный автомобиль или электрическую газонокосилку. Но скорее всего именно эта неприкрытая прямота и привлекла её к нему.
Понимание. Способна ли она понять его призыв? Способна ли она понять его одиночество, способна ли оценить эти позывные в безбрежном мире несостоявшихся супружеских пар? Она считала, что, пожалуй, сможет. Она уже сумела оценить по достоинству его честность и прямоту.
А оценив по достоинству его честность, она почувствовала некоторое чувство вины за свою собственную нечестность. Это был уже пятый вариант её письма, и возраст её менялся с каждой новой страницей. А в первом письме она назвала себя тридцатилетней. Во втором она накинула ещё два года, в третьем она снова остановилась на тридцати. В четвертом ей уже был тридцать один год. И принимаясь за пятый вариант, ей пришлось проделать немалую внутреннюю борьбу.
Ему ведь было, что там ни говори, тридцать пять лет. Но при этом он отрекомендовался зрелым человеком. А зрелый тридцатипятилетний мужчина – это ведь не какой-нибудь мальчишка с сигаретой в зубах, едва успевший закончить колледж. А зрелому мужчине тридцати пяти лет как раз и нужна женщина, способная понять его. А не может ли это означать, что ему как раз и требуется женщина чуточку постарше его, женщина, которая... которая смогла бы стать ему немного и матерью? Что-то примерно такое, правда? А кроме того, нужна, по-видимому, полная правдивость с самого начала этих отношений, неужели не так? А особенно, в отношениях с человеком, который чужд всех этих романтических ухищрений. Но, с другой стороны, тридцать семь – это уже почти что сорок.
Кому нужна сорокалетняя дева? (А может, все-таки сказать ему, что и я кое-что знаю о том, как все делается в нормальной жизни?)
А с другой стороны, тридцать три года как-то уж очень смахивают на такую домашнюю хозяйку из пригорода – блузка с юбкой, нейлон, туфли на высоченных каблуках, – которая дожидается твоего прихода в десять минут седьмого. Неужели ему нужно именно это?
А может, он мечтает об изысканно тощей манекенщице? Выкрашенные в серебряный цвет волосы, красавица в роскошной спортивной машине, мчащаяся по живописной сельской дороге. Она жмет обутой в специальные туфельки ногой на педаль газа, алый шарф развевается на ветру за её спиной, она небрежно болтает с ним по телефону прямо из машины. “Дорогой мой, мы жутко опаздываем на званый вечер к Самуэльсонам. И не забудь, пожалуйста, повязать галстук”.
Нет, тут нужна полная искренность.
“Мне тридцать шесть лет”, – написала она.
Но и это – только наполовину правда. Она решительно зачеркнула написанное. Этот человек явно заслуживает самой настоящей правды. Она разорвала и пятый вариант письма, потом снова взялась за ручку и четким аккуратным почерком принялась писать все заново.
