извиниться за свою неосторожность или хотя бы изобразить легкое раскаяние на лице; нет, он обратился ко мне на удивление важным тоном:

– Эфенди, ты появляешься, дабы узнать итоги нашей славной боевой кампании. Смотри же окрест: они простерты пред тобой ниц и готовы воспринять жизнь и смерть из наших же рук.

– Выйди-ка!

Я сказал это так коротко и точно, что его лицо тотчас вытянулось. Он последовал за мной; мы остановились возле дома.

– Халеф, – обратился я к нему, – я вызвал тебя, чтобы не срамить перед людьми, которыми ты распоряжался как иной государь. Надеюсь, ты это учтешь.

– Эфенди, – ответил он робко, – я учту это, но согласись, что я выполнил все отлично.

– Нет, этого я сказать не могу. Ты действовал самовольно и спугнул наших врагов, перечеркнув мои планы. Неужели ты и теперь не хочешь признаться, что всегда проигрываешь, если поступаешь наперекор моим пожеланиям и предостережениям? Ты отделался синяком лишь потому, что мы вовремя спасли тебя. Впрочем, что было, то было; нечего множить упреки. Расскажи-ка мне лучше, как протекала твоя славная боевая кампания.

– Гм! – коротко буркнул он. – Быстро очень она протекала. Со слов пастуха я понял, где искать наших врагов. Я подкрался и заглянул в щелку. Я увидел, что все они, кроме Мубарека, сидят здесь. Они что-то бурно обсуждали, но я не мог уловить ни слова. Это мне не понравилось, и я решил пробраться в спальню, ставни в которую были открыты.

– Ты ожидал, что там никого нет?

– Естественно!

– Вот уж не могу согласиться. Спроси наших спутников; они подтвердят, что я категорично говорил: старый Мубарек лежит в спальне.

– Да, к сожалению, я не слышал об этом, иначе бы остерегся двумя ногами сразу прыгать в эту проклятую лужу. Тут-то я, увы, весь и вымазался – признаюсь в этом. Мало было приятного. А когда Баруд эль-Амасат занес надо мной нож, чтобы разомкнуть мне уста, тут я почувствовал, почувствовал, гм, словно у меня из спины медленно вытягивают хребет. Бывают в земной жизни такие минуты, когда чувствуешь себя не так уютно, как хотелось бы. Я считал комнату пустой, но все-таки вел себя очень осторожно: сперва я немного постоял у открытого ставня, прислушиваясь, не раздадутся ли какие-нибудь звуки. Не услышав никакого шороха, я поднялся в окно и осторожно скользнул вниз. Мне и теперь везло; я ощутил под ногами пол, не выдав себя ни малейшим шумом. Я уже готов был подкрасться к перегородке, за которой сидели эти молодчики, чтобы подслушать их разговор. Но судьба непостижимым образом ставит преграды на пути лучших людей, подстерегая их, когда они меньше всего ожидают этого. Я споткнулся о чье-то тело, лежавшее у меня на пути. Спал ли этот тип или нет, не могу сказать; он позволил мне спуститься в комнату и не издал при этом ни звука. Теперь же он вцепился мне в ногу, рыча, словно все мертвецы земной юдоли, разом восставшие от сна. Я упал, хоть и не сразу, ведь, ища опоры, я хватался за воздух, пока под руками не оказалась какая-то доска, но она была плохо прибита к стене. Я оторвал ее со всем, что на ней стояло, и рухнул наземь. Раздался ужасный грохот. Эти молодчики выскочили из комнаты, и, прежде чем я поднялся, они уже крепко держали меня. Хозяин быстро принес две веревки. Меня связали, втащили в комнату и стали допрашивать. Они требовали сказать, кто ты такой. Я признался им, что…

– Что я индийский наследный принц и ищу здесь жену. Это я слышал. Эх ты, неисправимый враль! Теперь вернемся в комнату.

– Ты не хочешь узнать, что я сделал, когда меня освободили от пут?

– Это я и сам могу сказать. Ты полагал, что я в опасности, и убедил Оско и Омара нарушить мой приказ. Вы выпрыгнули из окна и, изображая солдат, удалились от дома.

– Да, но я ведь сделал это с самыми добрыми намерениями. Поначалу я решил по твоему примеру подкрасться к ним. Я улегся на землю и пополз за угол, ведь я знал, что ты направился туда. Там стояли эти молодчики. Я подобрался к ним так близко, что слышал даже их шепот, хотя и не разбирал слов. Моя тревога усилилась; вот тогда мы и сделали вид, что сюда прибыли солдаты. Мы стали топать в такт, а Оско и Омар решительно стучали прикладами о землю. Наш хозяин пастух тоже помогал нам.

– Где он сейчас находится?

– Я отослал его домой. Он ведь сосед конакджи, и если тот увидит его, то будет потом мстить.

– Это самое умное, что ты сегодня вечером сделал.

– А разве глупо, что мы, когда путь стал свободен, направились в дом и заставили старуху-хозяйку связать всех своих слуг?

– Не могу сказать, что ты был образцом мудрости.

– Этим людям так и надо. Я говорю тебе, что все они заодно с нашими врагами.

– Я знаю это. Надо хоть на сегодняшнюю ночь обезопасить себя от них, иначе они тотчас пошлют гонца вслед бежавшим. Итак, идем в комнату!

Мы вернулись в комнату, где хозяин, судя по выражению лица, встретил мое возвращение со страхом.

Возможно, Халеф сообразил, что остальные догадаются, будто я хотел его отчитать. Чтобы поправить репутацию, этот неисправимый враль подошел к хозяину и сказал:

– Военный совет окончен; мы провели его на улице. Я согласен с решением нашего мудрого эфенди; ваша судьба препоручена его рукам.

Охотнее всего я залепил бы ему оплеуху; слишком уж он полагался на мою симпатию к нему. Я ограничился тем, что метнул в него гневный взгляд и допросил хозяина; результат был отрицательным. Он всячески отказывался, что был в сговоре с беглецами.

– Господин, я невиновен, – уверял он. – Спроси мою жену и моих людей; они скажут то же самое.

– Конечно, ведь они подучены тобой. Есть в твоем доме комната, где можно запереться?

– Да, прямо за нами подвал. Дверь находится как раз в том углу, где сидит моя жена.

Пол был глиняным, утоптанным, но в той его части, где сидела жена, имелся дощатый настил с откидной дверцей, снабженной настоящим замком. Ключ лежал в кармане у хозяйки; она достала его и открыла замок. Вниз вела лестница. Я зажег свет, спустился и увидел довольно большое, четырехугольное помещение; в нем лежали овощи. Я снова выбрался наверх и велел развязать хозяина.

– Спускайся! – приказал я ему.

– Что мне там делать?

– Мы будем там совещаться, потому что внизу нам никто не помешает.

Он медлил; тогда Халеф вытащил из-за пояса плетку. Хозяин тут же стал спускаться. Остальным приказано было следовать за ним, как только мы освободим их от веревок. Последней спустилась старуха, и мы подняли лестницу наверх. Затем принесли из спальни подушки и одеяла и сбросили их вниз; наконец, я пояснил нашим пленникам:

– Теперь можете начинать совещание. Подумайте, будете ли завтра утром честны со мной. А чтобы не замышляли побег, скажу вам, что мы выставим у дверцы караул.

До сих пор они помалкивали; теперь начали громко протестовать; однако мы пресекли возражения, захлопнув дверцу и заперев ее. Ключ я убрал. Халеф и Оско остались на страже.

Вместе с Омаром я вернулся в дом пастуха, который с нескрываемым любопытством ждал нас. Он узнал обо всем, что мы сочли нужным ему рассказать; потом мы отправились на покой.

После тягот, испытанных нами в последние дни, мы спали так крепко, что проснулись ближе к полудню, хоть я просил нашего хозяина разбудить нас на рассвете.

Когда мы подошли к конаку, то нашли дверь запертой изнутри. Халеф и Оско еще спали, и нам пришлось постучать. Прямо на дверце, ведущей в подвал, они устроили себе постель из сена и соломы. Нам они сообщили, что арестованные вели себя очень спокойно. Когда дверцу открыли и лестницу сбросили вниз, конакджи и его люди выбрались из подвала. Лица, увиденные нами, прямо просились на холст живописца. Они дышали гневом и яростью, хоть и пытались скрыть эти чувства. Хозяин начал с упреков и оправданий; я прервал его речь словами:

– Мы будем говорить только с тобой; пойдем в дальнюю комнату. Остальные могут приняться за обычную работу.