– С превеликой радостью, мой милый Халеф.

– Как ты думаешь, сегодня я правильно все сделал?

– Превосходно.

– Значит, я был храбрецом, и ты мной доволен?

– В полной мере.

– Но, пожалуй, Оско и Омар еще храбрее меня?

– О нет, хоть они исполнили свой долг полностью.

– Но ты ведь их наградил, а меня нет!

– Неужели?

– Ты же дал им пегих лошадей! А ведь Омар сразил всего одного врага, Оско – двух, а я – целых трех!

– Разумеется, с моей помощью, Халеф.

– А Оско ты разве не помогал? Почему же он получил пегую лошадь, а я нет? О, сиди, я твой друг и заступник; я верил, что ты меня любишь. Теперь-то я вижу, что других ты больше уважаешь.

– Ты ошибаешься, Халеф. Ты мне милее всех на свете.

– Ты сегодня это доказал. Кто будет гордиться Оско, когда, оседлав пегую, он помчится по Черногории? Кто порадуется на лошадь Омара? Нет у него родных; он теперь один на свете. А подумай о Ханне, моей жене, розе среди жен, самой нежной и ласковой среди дщерей, рожденных матерями! Как бы она гордилась и восторгалась, если бы ее хаджи Халеф, храбрейший среди храбрецов, прискакал к ней на одной из пегих лошадей, отбитых им у аладжи! Она бы поспешала от шатра к шатру, объявляя всем: «Он вернулся, супруг мой и повелитель, герой среди героев, исполненный мужества более других мужчин, самый воинственный среди идущих на битву! Он тут, разящая сабля, отец победы, брат и свояк триумфа. Он обогнул весь земной шар, узревая одну победу за другой. Он сражался с дикими зверями и дюжими богатырями, и никто не мог его одолеть. Он убил даже медведя и лакомился его лапами. Теперь он вернулся домой на самой пегой из всех лошадей, отбив ее у самого сильного среди всех разбойничьих атаманов. Его сиди, которого все вы знаете, почтил храбреца этим великолепным скакуном, ценя отвагу героя, силу его рук и непревзойденную славу, которой покрыл он себя. Да будет хвалим сей праведный сиди, что награждает по заслугам! Да будет почтен мой господин хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн хаджи Давуд эль-Госсара!» Так говорила бы она, и все сыны арабов были бы едины в словах, превознося твою справедливость; они сочиняли бы гимны во имя твоей беспристрастности и слагали бы великолепные строфы, хваля блистательную цельность твоей души. Но нет, увы, этому не суждено быть, ведь ты презрел меня и отказал в заслуженной награде!

Его боль изливалась в самых напыщенных выражениях. Он говорил совершенно серьезно, хотя я втайне веселился. Я знал, как лучше всего ободрить малыша и вселить в его душу блаженство.

Наконец я сказал:

– Ты ошибаешься. Я вовсе не думал тебя оскорблять. Я скорее намеревался отметить твои заслуги совсем по-иному. Оско и Омар еще позавидуют тебе.

– Как же они могут завидовать мне, если пегие лошади достались им?

– У тебя будет лошадь раз в пятьдесят лучше, чем все пегие лошади аладжи, вместе взятые.

– У меня? Что же это за лошадь?

– Ты не выдашь секрет?

– Нет, сиди.

– Ладно, скажу тебе. Когда мы расстанемся, я подарю тебе Ри. Ты приведешь его к Ханне, золотцу среди золота.

Эти слова ошеломили его; он осадил лошадь и с открытым ртом взирал на меня.

– Сиди, – вымолвил он, – будь милосерден ко мне! Ты говоришь, что Ри станет моим, и я делаюсь несчастлив.

– Несчастлив? Почему?

– Потому что этого не может быть. Ни один человек не продаст такую лошадь!

– Я не хочу продавать ее, я дарю тебе!

– Ни один человек не подарит такую лошадь!

– А разве я сам не получил ее в подарок?

– Да, в награду за твои великие заслуги перед племенем, ведь оно бы погибло без тебя, а еще в знак твоей дружбы с шейхом – сыном и предводителем этого племени.

– Так и я дарю тебе ее по тем же причинам. Разве я не отношусь к тебе даже лучше, чем шейх ко мне? Разве ты не лучший друг мне на всем этом свете? Разве ты не снискал предо мной немало заслуг? Разве был бы я жив сейчас, если бы ты не был моим другом и заступником?

Сказанное глубоко тронуло его душу. Слезы выступили у него из глаз; он печально спросил меня:

– Да, я твой друг, и я так люблю тебя, так люблю, что тысячу раз готов бы отдать за тебя жизнь, если бы такое было возможно. Быть может, я даже покинул бы Ханне, если бы это было нужно для твоего счастья. Но ты же смеешься надо мной!

– И не выдумывай! Разве ты уже не оставил Ханне ради меня? Разве ты не оставил ее – ее и твоего крохотного сынишку, – чтобы следовать за мной через все тяготы и беды? И я буду над тобой насмехаться?

– Да, ведь называешь же ты меня своим заступником!

– Ты ведь часто сам себя так зовешь!

– О, сиди, ты же знаешь, как это следует понимать. Не я твой заступник, а ты мой. Как часто, рискуя жизнью, ты спасал мою. И это правда. Ты же знаешь, я говорю порой больше, чем сам в это верю. Ты спокойно внимаешь этому и потихоньку посмеиваешься над маленьким хаджи, который рад уже тому, что ты не отстраняешь от него руки. И теперь мне полагается за свои заслуги, которых я вообще не сознаю и которых нет у меня, получить Ри? Быть такого не может! Подумай только о том, как будут гордиться им, когда ты приедешь в страну своих отцов! Сыновья твоего народа замрут от изумления и станут завидовать тебе; во всех городах будут говорить о твоей лошади и слагать рассказы о ней и ее всаднике; во всех газетах появится твой портрет, и все увидят, как ты гарцуешь на вороном, с винтовкой, притороченной к седлу, и чеканом, подвешенном на боку!

– Нет! – улыбнулся я. – Ни говорить об этом не будут, ни писать в газетах. Мало кого интересует, есть ли у меня лошадь или нет. Порядки в моей стране совсем не похожи на порядки в твоей стране. Если я приведу Ри домой, то содержание его обойдется мне в такую солидную сумму, какой у меня вообще нет; ты этого и не представляешь. Мне придется продать его, иначе он разорит меня.

– Нет, нет, сиди, не продавай его! Кто там у вас понимает, как надо ухаживать за этим конем – царем среди вороных!

– Стало быть, ты тоже думаешь, как и я. Даже если я продам его, он медленно зачахнет от тоски, стоя в конюшне какого-нибудь богача и тоскуя о вольной жизни, которую полюбил. Ри привык к пустыне и солнечным лучам. Ему нужен корм, который он может найти лишь там. У самого нищего араба он будет чувствовать себя лучше, чем на моей родине, в прекраснейшей из конюшен. Кто будет ухаживать за ним? Кто будет нашептывать ему суры Корана, готовясь в вечерний час ко сну, как нашептывали их со дня его рождения? Мы все еще находимся в стране падишаха, а Ри уже болен. Пряди его гривы уже не похожи на нити паутины; его глаза пока еще блестят, но в них уже не горит огонь. Коня отличных кровей легко узнать по трем главным приметам: холке, первому шейному позвонку и корню хвоста. Грива уже не привлекает: она стала прямой и гладкой. Лишь любовь ко мне придает ему бодрость и силу. Полюбит он и тебя, но более никого другого. Он знает, что ты – его друг, и будет повиноваться тебе, как повиновался мне, ежели ты не позабудешь в вечерний час о сурах Корана. Итак, ради него самого я не могу оставить его у себя. Мне надо вернуть его на родину в благодарность за все, чем он помог мне. И если я так поступлю, то сделаю счастливым заодно и тебя – вот еще одна причина, по которой я дарю его. Когда мы доберемся до моря, он – твой. Тогда ты не станешь досадовать, глядя, как Оско и Омар разъезжают на пегих, ведь их и сравнивать нечего с Ри.

– Я не могу поверить в это, сиди. Мне очень жаль, что ты скоро расстанешься со мной, но, если я получу в подарок коня, на котором ты ездил, скорбь моя хоть немного утихнет. Только подумай, как же