А прошлое, казалось, забытое и похороненное, снова явилось в ее жизнь. Явилось без спроса.

Бритвина хоронили в четверг.

Весь «Глобус» собрался перед моргом пятнадцатой горбольницы: главбух Федор Степанович, девочки-менеджерши, неразлучная парочка дизайнеров Тряпкин и Трубкин, плюс пятеро охранников. Не было Дубова — тот обещал приехать прямо на кладбище. Сотрудники рекламного агентства сжимали в руках стылые гвоздички, мерзли на рассветном февральском ветру.

Отдельной группкой ютились родственники погибшего: статная женщина лет шестидесяти с исплаканным, полусумасшедшим лицом — похоже, мама Бритвина. Рядом с нею стояли две заплаканные женщины помоложе да растерянный простоватый мужичок в кожаной кепочке. Еще две грустные пары в летах. Никого, кто выглядел бы постоянной бритвинской подругой, Женя высмотреть не сумела. Неужели у него и правда не было подружки?

И не видно никого, кто походил бы на бритвинскую дочку-наркоманку. Мелькнула мысль: «Может, ее и не существует вовсе? А история с дочкой — это бред? Адский бритвинский розыгрыш?»

Четыре похоронных автобуса ждали у морга. Шоферы сидели в кабинах. Чтоб согреться, гоняли двигатели на холостом ходу. В стороне стояла еще одна, посторонняя, ждущая своего покойника группа. Конвейер смерти в большом городе действовал, как и положено конвейеру: обезличенно и бесперебойно.

Женя украдкой оглядела охранников «Глобуса» — их призвали на похороны почти всех: чтобы сэкономить на похоронной команде. Дубов умел считать копейку. «Секьюрити» стояли бок о бок: статные, неповоротливые, непроницаемые… Женя только-только научилась их различать: вот Жора, Вася, Николай, Петр Петрович…

«Неужели кто-то из них убил Бритвина? — думала она. — И вот теперь как ни в чем не бывало явился на его похороны? Или… Или Диму зарезали другие? Еще более страшные люди?»

На минуту Женя ощутила холодок под ложечкой. Ей стало страшно. Она ввязалась в опасную игру. Смертельно опасную.

Вчера, в среду, она заехала в сберкассу на Ташкентской улице. Капитан Бобров сдержал слово. На ее имя кто-то открыл валютный счет. Женя предъявила паспорт, получила сберкнижку. В ней имелась единственная запись: «21 февраля 200… года, приход — 10.000 долларов». Ни копейки со счета она снимать не стала.

Сберкнижка явилась материальным свидетельством того, что она завербована. Что она — слуга двух господ. И ей было непонятно, как теперь выпутываться из этой истории. Раздор, хаос царили в душе.

Служительница морга вышла и позвала всех внутрь. Женя в церемониальный зал — прощаться с Бритвиным — не пошла. Мерзла одна на февральском рассветном ветру.

Довольно скоро пятеро охранников плюс лысый дизайнер (Тряпкин? Или Трубкин?) вынесли гроб. Второй дизайнер тащил крышку. Запихнули гроб внутрь автобуса.

Отпевания в церкви не предполагалось. Автобус следовал прямо на кладбище.

Женя прибыла на похороны на своей «Оке». Не хотела находиться в автобусе — в непосредственной близости от бритвинской смерти. Не желала присутствовать на поминках. А если отбиться от тризны будет невозможно — машина станет отмазкой, чтоб не пить.

Женя не любила алкоголь. Она не хотела никогда больше ни на минуту терять над собой контроль.

Той осенней ночи десятилетней давности хватило ей с лихвой.

Женя подошла к водителю катафалка — мужчине со смертельно-бледным, словно бы набальзамированным лицом. «На какое кладбище вы едете?» — спросила она его. «На Богородское», — отвечал шофер.

— А где это?

— А тебе зачем?

— Я поеду за вами следом, на машине.

— Ну и ехай.

— Вы тогда на желтый не проскакивайте, ладно? Шофер окинул скептическим взглядом тонкую фигурку Жени и буркнул что-то нечленораздельное.

Сотрудники «Глобуса» и родственники Бритвина принялись грузиться в автобус. Женя поспешила к своей «Оке».

Кладбище находилось в страшном отдалении от города. Женя порадовалась, что с утра залила в «Белку» полный бак. Они миновали ближние пригороды Москвы, проехали с десяток светофоров, а похоронный автобус все шелестел по Горьковскому шоссе. Водитель катафалка оказался асом. Он ловко маневрировал в потоке машин, а на свободных участках несся так, словно ему не терпелось избавиться от мертвого тела. Женя едва поспевала за автобусом.

Наконец свернули с шоссе направо, на второстепенную дорогу. За окном потянулись бесприютные, одинокие, голые рощи. Ни машин, ни домов, ни людей…

Кладбище выглядело пустынным — словно только начали застройку в спальном городском микрорайоне. Сколько хватало глаз, тянулось пустое заснеженное поле. Автобус остановился на одной из ближних аллей. Подле него затормозила Женя.

«Молодец, „Белочка“, не подвела!..»

Гонка за катафалком помогла Жене отвлечься, рассеяться, держать себя в руках.

На околице кладбищенского пустыря все уже приготовили, чтобы навеки упокоить Диму: яма, куча бурой земли, козлы, чтобы поставить гроб…

Народ принялся нехотя вылезать из теплого автобуса на ветер, что дует на русских кладбищах особо люто.

В этот момент с главной аллеи по направлению к автобусу свернул черный «Лексус». Остановился подле катафалка и Жениной «Белки». Из «Лексуса» вылез Олег Петрович Дубов собственной персоной.

Охранники «Глобуса» вытащили из автобуса гроб, установили его на козлы. Могильщики целомудренно отошли. Старшой над гробовщиками, безошибочно определив в Дубове главного, буркнул ему: «Прощайтесь».

Родственники и коллеги кольцом окружили гроб. Женя издалека видела изжелта-бледное, бородатое, безжизненное лицо Бритвина в гробу. Мелкие снежинки, ложившиеся на его лоб, не таяли.

Первым слово взял Дубов.

— Господа, — тихо сказал он, — сегодня мы провожаем в последний путь нашего коллегу, нашего друга…

Женя старалась не слушать его, только смотрела, как крошечные снежинки падали на безупречный пробор Дубова, одетого в строго-черный костюм. Снежинки на его непокрытой голове походили на перхоть из рекламы.

Женю подташнивало. «Неужели, — думала она, — это он, Дубов, отдал приказ об убийстве Бритвина? А теперь вот — хладнокровно распинается над его могилой? Неужели такое возможно?»

Подобное лицемерие было поразительным для нее. Несмотря на все то, что с ней случилось в К., несмотря на то, что она уже давно жила в жестокой и циничной столице, Марченко до сих пор верила в людей и не могла привыкнуть к кривде и фальши…

Женя не слушала, как распинался Дубов («Тут что ни скажи, все будет фальшиво»). Смотрела на сослуживцев, на желтый нос Бритвина… Вдруг она увидела черную девичью фигурку, стремительно приближающуюся к ним со стороны главной кладбищенской аллеи: девушка с застывшим болезненным лицом, во всем черном, в больших черных ботинках, в натянутой на глаза черной шерстяной шапочке…