На мгновение ее вдруг охватила непрошеная дикая радость. Радость, что она — избежала. Что она сама — не такая, как дочь Бритвина. Что она удержалась — десятки раз удержалась от искушения. И от этого сейчас — владеет сама собой. И принадлежит — сама себе.

Бритвин ливанул себе в бокал еще водки, выпил — не морщась и не закусывая. Для человека, потребившего за вечер больше полбутылки водки (а ведь он, похоже, выпивал и до приезда к ней), выглядел Дима нормально. Похоже, страдания, саднящие его изнутри, были столь остры, что не затушевывались, а только распалялись алкоголем.

— Мама стала это замечать с полгода назад, — обычным, ровным тоном продолжил Бритвин. — А Вера с мамой моей живет, я ведь работаю… Какие-то у нее скачки настроения начались… То дерзила она, то орала, то ластилась… Какие-то ей стали мужики взрослые звонить… Вечером, ночью… Потом вдруг оденется среди ночи — и на улицу. Бабушка спрашивает: «Куда ты?» — а она: «Так… У меня дело, скоро буду…» Потом бабушка стала замечать: деньги стали пропадать… Ну, списала раз на водопроводчика, другой — на соседку… А потом у нее сережки с бриллиантами пропали… Она к Верке: «Брала?» — Та в слезы: «Бабушка, ну как ты могла подумать…» Вот.

Бритвин пару секунд помолчал, затем продолжил:

— Однажды Верка не пришла ночевать… И что характерно — мать, вот ведь старая овца, вот ведь дура! — мать мне ну ничегошеньки не говорила. Боялась, видите ли, потревожить мою ранимую, творческую душу! Дура, вот дура! — Он застонал.

— А ты сам что, с дочкой не общался? — строго спросила Женя.

— Общался! Общался — по выходным. В «Макдоналдс» ходили, в «Елки-палки», в кино… И, знаешь, я ведь тоже ничего не замечал! Ну, бледной Верка стала… Ну, денег начала больше просить… Ну, характер поганый: то молчит, то раздражается… Но я думал: переходный возраст, мальчики, одежка ей нужна красивая. Может, думал, залетела… Аборт, то-се… Мне ж неудобно об этом спрашивать.

Он опять помолчал. Глядел мимо Жени, куда-то в пространство: на черное стекло окна, в ночь.

— Ну, вот… — продолжил он через силу. — А потом она раз на целых три дня и три ночи исчезла… Тут уж мать мне, наконец, позвонила. Мы Верку и по больницам искали, и по моргам, и по милициям… Потом она, слава богу, приходит сама: бледная, зеленая, как смерть, в какой-то чужой одежде, худая… Ни слова не говорит… Разделась, рухнула спать у себя в комнате. Тогда только я стал догадываться. Прошел к ней… Посмотрел — а там у нее на венах — ранки.

Глаза у Димы снова наполнились слезами.

— Героин? — в ужасе спросила Женя.

— Да, — глухо ответил Бритвин.

Опять повисла пауза. Тихо было на кухне, и весь семнадцатиэтажный дом безмятежно молчал… И тихо было во дворе — как бывает тихо только зимней ночью, когда полуметровый снег скрадывает все звуки.

Бритвин вдруг глянул на наручные часы:

— Ого. Уже полвторого. Пожалуй, я поеду.

— Подожди, — требовательно сказала Женя. — А что было дальше?

Дальше? — пожал плечами Дмитрий. — А что могло быть дальше?.. — Он нахмурился. Рассказ, очевидно, давался ему все с большим трудом. — Ну, уговорили мы ее: детонька, надо лечиться. И она — согласилась. Горячо так, сама говорила: да, конечно, обязательно надо лечиться… Ну, положили мы ее в клинику… Дорогая клиника, хорошая… Вот… Нас к ней даже не пускали… Кровь ей там меняли, кололи что- то, чтоб ломки купировать… В институте оформили мы ей «академку». Потом ее выписали. Врачиха мне сказала — хорошая была женщина, душевная: физическую тягу мы ей, говорит, сняли, а вот психическая — осталась… И останется — надолго… И поэтому, сказала она, надо, чтобы с Веркой все время кто-то был. Кормить ее надо вкусно… Развлекать, говорит, надо: кино, театры, выставки… Чтоб забывалась она… Съездить с ней куда-нибудь за границу, если можете себе позволить… Ну, я отправил их с мамой в Италию на месяц.

Женя слушала молча. Ей было жаль Бритвина, несчастную его дочку, его маму… Всех… И себя — почему-то тоже… Дима перевел дыхание, тяжело вздохнул, продолжил рассказ:

— Потом они вернулись из Италии, все хорошо шло… Верка вроде поправилась, даже улыбаться стала… Все время кто-то рядом с ней был: то мама, то я… А потом однажды ночью мать просыпается — от телефонного звонка. Пока проснулась, вскочила — а Верки уже и нет… И триста долларов, что я давал им, из маминого тайничка пропали… Вот…

Снова тягостная пауза.

— И вернулась она — через четыре дня… И по роже видно: кололась она, сволочь, кололась!.. А сама плачет: «Папа, бабуля, это последний раз, я не сдержалась, но теперь все — я в завязке, в полной!..»

На глаза у Бритвина снова навернулись слезы.

Он резко вскочил, не вполне владея собой, пробормотал: «Где у тебя тут ванная?» (словно однажды и не заходил туда без спроса). Не дождавшись ответа Жени, едва не опрокинул стул, бросился в сторону туалетной комнаты.

Женя вздохнула. Встала, подошла к окну. За стеклом медленно, беззвучно падали хлопья крупного снега. Молчаливый, свежезабеленный квадрат двора равнодушно освещался ртутным фонарем. На припаркованных машинах лежал молодой снег. В доме напротив горело с десяток бессонных окон.

В голове у Жени беспорядочно мелькали мысли: «Как же они будут дальше… Как им жить — с таким горем-то… Почему ж он исповедуется мне? Притягиваю я, что ли, всякие несчастья? И несчастных? Что мне теперь с ним делать, с этим Димой?.. Скоро два часа ночи… Завтра нам на работу…»

Бритвина долго не было. Сначала в ванной шумела вода. Потом там щелкнула зажигалка. Затем все стихло.

Женя машинально спрятала в холодильник почти допитую бутылку водки и слегка початую бутыль мартини. Задумчиво съела пару маслин, затем немного «оливье». Снова подошла к окну. От торжественно падающего снега веяло вселенским равнодушием.

Молчаливая ванная вдруг забеспокоила Женю.

«Что он там делает? Спит?.. А может, тоже решил уколоться?..»

— Бритвин, ты живой? — насколько могла бодро крикнула она.

— Да, — отозвался через дверь почти трезвый голос. — Все в порядке. — А затем, через паузу: — Иди сюда.

— Зачем? — крикнула она.

— Иди. Пожалуйста.

«О, господи, сейчас начнет приставать. Решил, что настал подходящий момент, чтобы я его пожалела».

— Давай лучше ты выходи. Уже поздно. Завтра на работу.

Зайди. Пожалуйста, — через дверь проговорил Бритвин. — Я тебе еще не все рассказал… Да не бойся ты, черт возьми!.. Я одет. И не собираюсь на тебя бросаться.

Женя открыла дверь и заглянула в свой совмещенный санузел. Бритвин, в брюках и расстегнутой на три верхних пуговицы рубашке, сидел на краешке ванны и курил. Пиджак его висел поверх Жениного махрового халата. Волосы и лицо Бритвина были мокрыми.

— Заходи-заходи, — безжизненным голосом позвал он. — Будет интересно.

— Что — интересно? — сухо осведомилась она.

Бритвин протянул руку и на полную мощность включил воду.

— Рассказ будет интересный, — проговорил он сквозь шум воды. Она понимала его скорее по движению губ. — Я тебе еще не все рассказал.

Женя секунду поколебалась и вошла внутрь.

— Садись. — Бритвин радушно (словно распоряжался в собственной гостиной) похлопал по поверхности старинной стиральной машины «Эврика-86». Женя послушно уселась.

— Не знаю, стоит ли тебе рассказывать… — проговорил он. — Ну, да ведь это я тебя во все втравил. Надо, чтоб ты знала…

Голос его едва слышался из-за текущей воды.