вынуждены были оттуда уйти.
Это все проходило крайне болезненно, и когда обе компании в начале 80-х годов представили на рынок сходные версии LISP-машин, то стало понятно, что проблема останется еще на долгое время. Гринблатт пошел на некоторые компромиссы в отношении подготовки бизнес— планов, например, в отношении сделки, по которой LMI получало финансирование и поддержку от компании Texas Instruments в обмен на четверть уставного капитала, что дало его компании возможность выжить. Более щедрая Symbolics наняла сливки хакерства и даже сумела подписать контракт на продажи своих машин в МТИ. Самым худшим во всей этой истории было то, что идеальное хакерское сообщество, все члены которого, по словам Эда Фредкина, «любили друг друга», теперь даже друг с другом не разговаривали. «Мне бы хотелось поболтать с Гринблаттом», — говорил Госпер, обсуждая это с многими из хакеров Symbolics, которые выросли рядом с самым каноническим из всех хакеров и теперь были отсечены от его потока информации. «Я не знаю насколько счастлив или не счастлив он был, зная что я нахожусь здесь и добавляя в наш адрес, что мы здесь были плохими парнями. Мне было очень жаль, но я боюсь, что в этот раз „плохие парни“ были правы».
Но даже если люди в разных компаниях говорили друг с другом, они не могли разговаривать о том, что представляло собой самое главной из той магии, которую они открывали и создавали внутри компьютерных систем. Магия стала секретом фирмы, и к ней не следовало допускать конкурентов. Работая каждый на свою компанию, члены чистого хакерского сообщества перестали обращать внимание на ключевой элемент Хакерской Этики: свободный поток информации. Внешний мир стал внутренним миром.
Одним из людей, на которых раскол, и в особенности его эффект на лабораторию ИИ, произвел очень большое впечатление, был Ричард Столлман. Он был глубоко опечален неспособностью лаборатории поддерживать порядок и следовать принципам Хакерской Этики. РМС мог сказать сторонним людям, что у него умерла жена, и только позднее в разговоре выяснялось, что этот худощавый и бледный юноша говорит об организации, а не о трагически погибшей супруге. Вот что Столлман записывал в файле на компьютере:
Воспоминания о тех днях мне причиняют боль. Те, кто остались в лаборатории — это были профессоры, студенты, исследователи, которые не были хакерами и которые не знали, как надо заниматься поддержкой систем или аппаратуры, или они не хотели этого знать. Машины начали ломаться, а чинить их было некому. Никто не вносил, нужные изменения в программное обеспечение. Нехакеры реагировали на это просто — они начинали пользоваться покупными коммерческими системами, принося вместе с ними фашизм и лицензионные соглашения. Я часто заходил в лабораторию ночью, проходил через ее, ставшие пустыми, комнаты, в отличие от тех ночей, когда они были полны хакеров и их мыслей. «О, моя бедная лаборатория искусственного интеллекта! Ты умираешь, и я ничем не могу тебе помочь». Все думали, что стоит подготовить еще хакеров, то Symbolics немедленно наймет их к себе на работу, так что я даже не пытался этим заниматься… целая культура была стерта с лица земли…
Столлман был опечален тем, что теперь было сложно зайти туда в обед или позвонить и найти там группу людей, готовых пойти и отведать китайской кухни. Он звонил по телефону лаборатории, который оканчивался на 6765 («Число Фибоначчи из 20», которое люди использовали для запоминания, беря за основу числовой курьез, который давным-давно случайно обнаружил какой-то хакер, занимавшийся математикой), и там никого не было с кем можно было перекусить или просто поговорить.
Ричард Столлман считал, что он нашел злую силу, которая уничтожила лабораторию. Он считал, что это Symbolics. Он дал себе клятву: «Я никогда не буду использовать LISP-машину Symbolics сам, и никому не буду помогать в этом… Я не буду говорить ни с кем, кто работает в Symbolics или с людьми, которые поддерживают отношения с ними». Хотя он не соглашался с работой компании Гринблатта — LMI, потому что та продавала компьютерные программы, а Столлман считал, что мир должен иметь к ним бесплатный доступ, он чувствовал, что LMI не хочет наносить лаборатории никакого вреда. Symbolics же, с точки зрения Столлмана, целенаправленно раздевала лабораторию, уводя из нее хакеров, для того чтобы не дать возможности им создавать конкурентоспособные технологии, принадлежавшие общественной собственности.
Столлман хотел бороться для того, чтобы вернуть все в свое русло. Его полем битвы была операционная система LISP, которая поначалу была поделена между МТИ, LMI и Symbolics. Ситуация изменилась, когда Symbolics решила что плоды ее труда должны быть закрытыми от посторонних; с чего бы это LMI должна была оказываться в выигрыше от результата работы хакеров из Symbolics? А потому, они решили, что не надо больше ни с кем делиться. Вместо того чтобы компаниям объединить свои усилия и создать полноценную операционную систему, они вынуждены были работать независимо друг от друга, тратя свои силы на параллельные разработки.
Для РМС это была возможность взять реванш. Он отставил в сторону свои суждения о LMI и начал с ними сотрудничать. Так как он все еще официально числился в МТИ, и Symbolics по-прежнему устанавливал свои новые версии системы на машинах в МТИ, то Столлман имел возможность аккуратно реконструировать каждую новую фичу, фикс или баг. Затем он размышлял над тем, как было произведено это изменение, вычислял его и представлял свои наработки в LMI. Работа была не из легких, так как он не мог просто копировать изменения, ему приходилось изыскивать новые и совершенно другие пути, для того чтобы их реализовать. 'Я не думаю что в том, что я делал в отношении копируемого кода, было что-то
Хакеры из Symbolics не сильно жаловались по поводу того, чем занимался Столлман, в основном они были не согласны с некоторыми из технических решений, которые Столлман использовал в их версиях программного обеспечения. «Я действительно удивлялся тому, что эти люди не прикалываются сами над собой», — говорил Билл Госпер, разрываясь между лояльностью по отношению к Symbolics и восхищением великолепным хаком Столлмана, 'или тому, что они остаются честными. Я мог посмотреть кое-что из того, что писал Столлман, и я мог прийти к выводу, что это все было плохо (а возможно и нет, но кто-нибудь мог убедить меня в том, что это было плохо), и я мог сказать: 'Но погодите! Ведь Столлману даже не с кем было это обсудить, проработав над этим всю ночь. Он работал один!
Расс Нофтскер, президент Symbolics, не разделял восхищения Гринблатта или Госпера. Он сидел в одном из офисов Symbolics, относительно роскошным и хорошо обставленным по сравнению с обветшавшей штаб-квартирой LMI, находившейся в миле отсюда, и на его по-детски выглядевшем лице, лежала печать озабоченности, когда он начинал говорить о Столлмане. «Мы разрабатывали программу или обновление для нашей операционной системы, отлаживали его, что занимало около трех месяцев, и затем, по нашему соглашению с МТИ, мы его им передавали. Затем Столлман сравнивал его с тем, что было раньше, изучал его, определял как оно работает и переписывал его заново для машин LMI. Он называл это обратной инженерией (reverse engineering). Мы же называли это кражей торговых секретов. Для МТИ он не делал в данном случае ничего, потому что мы уже сделали эту работу для них. Единственная выгода, которую здесь можно было извлечь, попадала в руки людей Гринблатта».
Это было прямо в точку. Столлман не имел никаких иллюзий по поводу того, что он может этим как-то улучшить мир. Ему пришлось смириться с тем, что всё вокруг лаборатории ИИ постоянно заполняется грязью. И он решил нанести отщепенцам настолько сильный удар, насколько он смог его сделать. Он знал, что он не может заниматься этим бесконечно, а потому он установил для себя последний срок: конец 1983 года. После этого он не был уверен в том, что ему следует дальше предпринять.
Он считал, что он является последним истинным хакером на земле. «Лаборатория ИИ была
