— Боже милостивый. Сидел тихо, как мышь, старина. — По телу у него пробежала дрожь. — Могли в два счета ото звать домой. Засунуть в какую-нибудь блошиную дыру. Вместе с Мэри. Нет, покорно благодарю.

— И чем все это кончилось?

— Думается мне, Прашко сообщил Зибкрону. Полицейские свалили нас возле посольства, дежурный взял такси, мы добрались ко мне домой, вызвали врача. Затем появился Ивен Уолдебир, он был тогда политическим советником посольства. Следом за ним приехал Людвиг Зибкрон в огромном грязном «мерседесе». Что тут началось, бог ты мой! Ну и задал же Зибкрон Лео жару! Сидел у меня в гостиной и давал ему жару, я думал, этому конца не будет. Не очень-то мне это было по душе. А с того, признаться, все как с гуся вода. Ведь, если вдуматься, дело-то было не шуточное. Наш дипломат затевает, черт побери, скандал в ночном кабаке, вступает в драку с мирными гражданами. Тут многим могли дать по шее.

официант подал почки в мадере.

— Славно, — сказал Краб. — Гляньте сюда. Пальчики оближешь. В самый раз после улиток.

— Что сказал Лео Зибкрону?

— Ничего. Абсолютно ничего. Вы не знаете Лео. Скрытный — это не то слово. Ни Уолдебир, ни я, ни Зибкрон — никто не выжал из него ни ползвука. И ведь, учтите, как старались. Уолдебир устроил ему отпуск, наложили швы, вставили новые зубы, бог знает, чего только не делали. Всем говорили, что это случилось с ним в Югославии: купался и нырнул в мелком месте. Ну и расквасил физиономию. Ничего себе — нырнул! О господи.

— А как по-вашему, почему все это произошло?

— Понятия не имею, старина. Никуда больше не ходил с ним после этого. Опасная штука.

— И у вас нет никакого мнения на этот счет?

— Сожалею, — сказал Краб. Он снова ушел в свою скорлупу, изборожденное морщинами лицо потеряло осмысленность.

— Видели вы когда-нибудь этот ключ?

— Никогда. — Он радостно осклабился. — Небось, у Лео нашли? Да, в прежние времена Лео по части юбок был не дурак. Теперь немного остепенился.

— А вам это ничто не напоминает? Краб продолжал смотреть на ключ.

— Попробуйте поговорить с Майрой Медоуз.

— Почему с ней?

— Она всегда не прочь. У нее уже был младенец. В Лондоне. Говорят, половина наших шоферов каждую неделю проходит через ее спальню.

— А не упоминал он когда-нибудь женщину по фамилии Айкман? Он вроде как собирался на ней жениться?

На лице Краба отразилось недоумение, мучительное старание припомнить.

— Айкман? — повторил он. — Занятно. Это из тех, его давнишних. Из Берлина. Правильно, он говорил о ней. Они тогда работали вместе с русскими. Правильно. Она была одной из этих самых связных, что ли. Берлин, Гамбург. Ну, всякое такое. Вышивала ему эти дурацкие подушечки. Забота и внимание.

— А чем, собственно, он занимался с русскими? — помолчав, спросил Тернер. — В чем заключалась его работа?

— Двусторонние переговоры, четырехсторонние — принимал в них участие. Берлин — он ведь как бы сам по себе, вы понимаете. Особый мир, тем более в те дни. Остров. Особый вид острова. — Он покачал головой. — Только это не для него, — добавил он. — Коммунисты — это совсем не по его части. Слишком независимый парень, на черта ему это.

— А эта Айкман?

— Мисс Брандт, мисс Этлинг и мисс Айкман.

— Кто они такие?

Три куколки. Из Берлина. Он приехал туда вместе с ними из Англии. Красотки писаные, говорил Лео. Нигде на свете таких не видал. А я скажу: он тогда вообще не видал женщин. Эти были эмигрантки и возвращались на родину, в Германию. Вместе с оккупационной армией. Так же, как Лео. В Кройдоне, в аэропорту, он сидел на своем чемодане, ждал самолета, и вдруг эти три куколки в военной форме прошли, вильнули бедрами. Мисс Айкман, мисс Брандт и мисс Этлинг. Оказалось — приписаны к той же части. С этой минуты он больше ни на кого не смотрел. Он, Прашко, и еще один малый. Они вместе прилетели из Англии в сорок пятом. И эти куколки. Они там даже песенку такую сложили: «Мисс Айкман, мисс Этлинг и мисс Брандт…», застольную песенку, с довольно пикантными рифмами. Между прочим, они сложили ее в тот же вечер. Когда ехали в свою часть на военной машине. Распевали ее и веселились как чумовые. О господи!

Казалось, он сам готов был запеть ее тут же.

— Айкман — это была девушка Лео. Его первая девушка. Он говорил, что все равно вернется к ней. «Такой, как первая, не бывает, — вот как он говорил. — Все остальные — только суррогат». Подлинные его слова. Ну, вы знаете, гунны — они всегда так. Любят поковыряться в собственной душе.

— А с ней что сталось?

— Понятия не имею, старина. Растаяла в воздухе. Куда они все деваются? Стареют. Сморщиваются, как печеное яблоко. Ух ты! — Кусок почки сорвался у него с вилки, и подливка забрызгала галстук.

— Почему он не женился на ней?

— Она избрала себе другой путь, старина.

— Какой другой путь?

— Она не хотела, чтобы он принимал английское подданство, — так он говорил. Хотела, чтобы он остался немцем и не прятался от действительности. Она была сильна по части разной метафизики.

— Может, он отправился разыскивать ее?

— Он всегда уверял, что сделает это когда-нибудь. «Я знал разных девушек, Микки, — говорил он, — но я никогда не встречу второй такой, как Айкман». Впрочем, разве мы все не говорим того же самого? — И он нырнул носом в бокал с мозельским, ища в нем прибежища.

— Вы так считаете?

— А вы, между прочим, женаты, старина? Держитесь от этого подальше. — Он покачал головой. — Все было бы в порядке, если бы я мог исполнять супружеские обязанности. Но я не могу. Спальня для меня — это ночной гор шок, и ничего больше. Я ни на что не годен. — Он пода вил смешок. — Женитесь в пятьдесят пять, вот вам мой совет. На хорошенькой шестнадцатилетней куколке. В этом возрасте они еще не понимают, чем их обделили.

— Прашко, значит, был там, в Берлине? С русскими и с Айкман?

— Неразлучная компания.

— А что еще рассказывал он вам относительно Прашко?

— Он был красным в те дни. Больше ничего.

— И Айкман тоже?

— Все может быть, старина. Он никогда об этом не говорил, его не так уж интересовали эти вопросы.

— А он сам?

— Лео — нет, старина. Он же ни уха ни рыла не смыслил в политике. Просто беспокойный характер, вот и все. Форель! — благоговейно прошептал он. — Теперь недурно поесть форели. Почки, скажу вам по секрету, это так, между прочим, а форель — это вещь.

Развеселившись, он пребывал в хорошем расположении духа до конца обеда. Лишь раз возвратился он к вопросу о Лео: когда Тернер спросил, часто ли они встречались за последние месяцы.

— На черта мне это, — прошептал Краб.

— А почему нет?

— Он начинал что-то замышлять, старина. Я-то видел. Опять примерялся, как бы ему схватиться с кем-нибудь. Задиристый щенок, сукин сын, — он неожиданно пьяно осклабился. — Опять начал разбрасывать повсюду эти свои пуговицы.