— Ты уж говори прямо, потому что через мое социальное сознание тебе до этого не добраться.

— По-твоему, то, что ты делал здесь, — функционально?

— Да. «Чем более что-то организовано, тем более централен организм: под центральностью здесь подразумевается область истинной функции». Томар, «Определения». Поскольку темпоральная физика пытается организовать все, доступное человеческому пониманию, она по определению является центрально-функциональной деятельностью.

— Но она не может накормить людей.

— Я только что шесть декад помогал это делать. Когда меня опять позовут, я опять пойду. А пока буду держаться своего ремесла. Если заниматься физикой нужно, я настаиваю на своем праве делать это.

— Не закрывай глаза на тот факт, что в данный момент заниматься физикой не нужно. Той, которой занимаешься ты. Мы должны приспосабливаться к требованиям практики. — Сабул поерзал на стуле. Вид у него был угрюмый и смущенный. — Нам пришлось освободить пять человек для получения новых назначений. К сожалению, должен тебе сообщить, что ты входишь в их число. Вот так.

— Вот так именно я и полагал, — сказал Шевек, хотя на самом деле он только сейчас понял, что Сабул вышвыривает его из Института. Но как только он услышал об этом, ему показалось, что это для него не новость; и ему не хотелось показать Сабулу, что он потрясен, и тем доставить ему удовольствие.

— Против тебя сработало сочетание нескольких факторов. То, что последние несколько лет твои исследования носили малопонятный, неприменимый на практике характер. Плюс впечатление, не обязательно справедливое, но сложившееся у многих студентов и преподавателей Института, что как твое поведение, так и твое преподавание отражают некое недовольство существующим положением вещей, определенную степень обособления, дис-альтруизма. Об этом говорилось на собрании. Я, конечно, выступил в твою защиту. Но я — всего лишь один синдик из многих.

— С каких это пор альтруизм стал одонианской добродетелью? — спросил Шевек. — Ладно, неважно, я понимаю, что ты имел в виду. — Он встал. Он больше не мог сидеть на месте, но в остальном держал себя в руках и говорил вполне естественным тоном. — Насколько я понимаю, на преподавательскую работу где-нибудь в другом месте ты меня не рекомендовал?

— А что было бы толку? — сказал — почти пропел — в свое оправдание Сабул. — Новых преподавателей никто не берет. На всей планете преподаватели и студенты работают плечом к плечу, борясь с угрозой голода. Конечно, этот кризис — не навсегда. Через год-другой мы будем вспоминать о нем с гордостью за принесенные нами жертвы и за проделанную нами работу. Но в данный момент…

Шевек стоял прямо, спокойно, задумчиво глядя в маленькое поцарапанное окошко на пустое небо. Ему страшно хотелось послать, наконец, Сабула ко всем чертям. Но то, что он сказал, выражало иной, более глубокий импульс.

— В сущности, — сказал он, — ты, вероятно, прав. — С этими словами он кивнул Сабулу и ушел.

Шевек сел на омнибус, который шел в центр города. Он все еще спешил, что-то подгоняло его. Он шел по определенному маршруту и хотел дойти до конца, дойти и отдохнуть. Он пошел в Центральное Бюро Назначений Управления Распределения Рабочей Силы, чтобы попросить назначение в общину, в которую уехала Таквер.

РРС, со своими компьютерами и со своей сложнейшей задачей — координировать распределение рабочей силы — занимало целую площадь; здания, в которых оно размещалось, были красивы, по анарресским стандартам — величественны, с изящными, простыми обводами. Внутри в Центральном Бюро были высокие потолки; оно напоминало сарай; в нем было полно людей, работа в нем так и кипела, стены были увешаны объявлениями о назначениях и указаниями, в какой отдел или окно обращаться по тому или иному вопросу. Стоя в одной из очередей, Шевек прислушивался к разговору стоявших впереди него шестнадцатилетнего паренька и старик а, которому было за шестьдесят. Паренек пришел проситься добровольцем на борьбу с угрозой голода. Он был полон благородных чувств, его переполняли чувство братства, жажда приключений, надежда. Он был в восторге от того, что уезжает самостоятельно, оставляет детство позади. Он говорил без умолку, как ребенок; голос у него еще ломался. «Свобода, свобода!» — звенело в его возбужденном голосе, в каждом его слове; а ворчливый, низкий голос старика пробивался через его речи, поддразнивая, но не угрожая, насмехаясь, но не предостерегая. Старик хвалил мальчику свободу, возможность куда-то поехать и что-то сделать, хвалил и поддерживал в нем это чувство, хотя и посмеивался над тем, как он важничает. Шевек слушал их с удовольствием. Они прервали сегодняшнюю полосу абсурда.

Как только Шевек объяснил, куда он хочет ехать, у служащей сделалось озабоченное лицо; она принесла атлас и развернула его на разделяющем их барьере.

— Вот, смотри, — сказала она. Она была некрасивая, маленькая, с большими неровными зубами; ловкими, мягкими руками она переворачивала пестрые страницы атласа. — Видишь, вот Рольни, полуостров, выступает в северную часть Темаэнского моря. Это просто большая песчаная коса. На нем вообще ничего нет, только вот здесь, на конце, морские лаборатории. А дальше по всему побережью — сплошь болота и солончаки до самой Гармонии — это тысяча километров. А к западу от нее — Прибрежные Пустоши, сплошной песок да кустарник. Ближе всего к Рольни ты мог бы оказаться, если бы попал в какой- нибудь городок в горах; но они не подавали никаких заявок; они там как-то обходятся своими силами… Конечно,

ты все равно мог бы туда поехать, — добавила она, чуть изменив тон.

— Это слишком далеко от Рольни, — ответил Шевек, глядя на карту, заметив в горах Северо-Востока Круглую Долину — маленький, лежащий вдали от дорог городок, в котором выросла Таквер. — А может быть, в морской лаборатории нужен уборщик? Статистик? Служитель — кормить рыб?

— Сейчас выясню.

Картотеки в РРС обслуживались людьми, и компьютерами, работавшими необычайно эффективно. Не прошло и пяти минут, как служащая разыскала среди огромного количества входящей и исходящей информации обо всех рабочих местах, занятых и свободных, и о степени важности каждого из них в общей экономике планеты нужные сведения.

— К ним только что срочно направили сотрудника… как раз эту партнершу, да? Теперь у них весь штат укомплектован: четыре лаборанта и опытный отловщик.

Шевек оперся локтями на барьер, наклонил голову и начал ее чесать; это был жест растерянности и чувства поражения, скрытых за смущением.

— Ну, не знаю, что делать, — сказал он.

— Слушай, брат, а партнершу надолго отправили?

— На неопределенный срок.

— Но ведь это назначение — по борьбе в угрозой голода, ведь так? Не вечно же так будет. Не может этого быть! Этой зимой пойдут дожди.

Он поднял глаза на серьезное, сочувственное, измученное лицо этой своей сестры и слабо улыбнулся, потому что не мог оставить без ответа ее слабую попытку дать надежду.

— Вы еще вернетесь друг к другу. А пока…

Он сказал: — Да. А пока…

Она ждала, что он решит.

Принять решение должен был он; и вариантов было бесконечное множество. Он мог остаться в Аббенае и организовать курс физики, если сумеет найти желающих студентов; мог поехать на полуостров Рольни и жить с Таквер, ничего не делая на исследовательской станции. Он мог жить где угодно и ничего не делать — только дважды в день вставать и отправляться в ближайшую столовую, чтобы его накормили. Он мог делать все, что захочет.

Идентичность в правийском языке слов «работать» и «играть», конечно, имела большое этическое значение. Одо сумела увидеть опасность того, что употребление слова «работа» в ее аналогической системе (клетки должны работать вместе; оптимальная работа организма; работа, выполняемая каждым элементом; и т. д.) может привести к строгому морализированию. Оба понятия, лежащие в основе «Аналогии», — сотр удничество и функция — подразумевали работу. Об эксперименте — неважно, двадцать ли это пробирок в лаборатории или двадцать миллионов человек на Луне — судят только по одному