почти скрыт, правая рука придерживала на коленях бумаги. Они были тяжелы, эти бумаги; тяжела была и лежавшая на них холодная рука. Сумерки быстро сгущались, но она не поднимала глаз. Она продолжала читать корректуру «Социального организма».

Некоторое время Шевек смотрел на Одо, потом сел на скамью рядом с ней.

Он не имел представления о статуях, а места на скамье было много. Сделать это его заставил чисто дружеский порыв.

Он смотрел на сильный, печальный профиль и на руки; это были руки старухи. Он поднял взгляд на тенистые ветви. Впервые в жизни он осознал, что Одо, чье лицо лицо знакомо ему с самого раннего детства, чьи идеи центральны и пребывают одновременно и в его уме, и в умах всех, кого он знает, — что Одо так и не ступила на землю Анарреса; что она прожила всю жизнь, и умерла, и была похоронена в тени зеленолистных деревьев, в городах, которые невозможно себе представить, среди людей, говоривших на неведомых языках, на другой планете. Одо была инопланетянка; изгнанница.

Юноша сидел в сумерках возле статуи, почти так же неподвижно, как и она.

Наконец, заметив, что уже темнеет, он встал и снова пошел по улицам, спрашивая у прохожих, как пройти к Центральному Институту Наук.

Оказалось, что это недалеко; он добрался туда вскоре после того, как дали свет. Регистраторша или вахтерша сидела в маленькой комнатке у входа и читала. Чтобы она обратила на него внимание, ему пришлось постучать по открытой двери.

— Шевек, — сказал он. Разговор с незнакомым человеком было принято начинать с того, что говоривший называл свое имя, чтобы второму было за что ухватиться. Больше ухватиться было не за что. Чинов, званий, общепринятых уважительных форм обращения не существовало.

— Кокван, — ответила женщина. — Тебя, кажется, ждали вчера?

— У грузовых дирижаблей поменялось расписание. В какой-нибудь общаге есть свободная койка?

— Номер 46 свободен. Через двор, левое здание. Здесь тебе записка от Сабула. Он говорит, чтобы ты утром зашел к нему в кабинет физики.

— Спасибо! — сказал Шевек и пошел через широкий прямоугольный мощеный двор, размахивая своим багажом — зимней курткой и запасной парой ботинок. В окнах домов по всем сторонам прямоугольника горел свет. В стоявшей тишине чувствовался какой-то смутный шепот, присутствие людей. В прозрачном, с холодком, воздухе городской ночи что-то шевельнулось — какое-то драматическое, сулившее что-то чувство.

Время обеда еще не кончилось, и он быстро свернул к институтской столовой посмотреть, нельзя ли там чего-нибудь перехватить. Оказалось, что его имя уже внесли в список регулярных посетителей, и еда оказалась превосходной. Был даже десерт — компот из консервированных фруктов. Шевек любил сладкое, и, так как он обедал одним из последних и компота оставалось еще очень много, он взял вторую порцию. Он сидел один за маленьким столиком. Неподалеку, за столами побольше, над пустыми тарелками разговаривали группы молодых людей; ему были слышны споры о поведении аргона при очень низких температурах, о поведении преподавателя химии на коллоквиуме, о предполагаемых искривлениях времени. Некоторые из разговаривавших вскользь посмотрели на него; никто из них не заговорил с ним, как заговорили бы с незнакомцем люди в маленьком городке; их взгляды не были недружелюбными, но, пожалуй, чуть вызывающими.

В бараке он нашел комнату 46 в длинном коридоре, где все двери были закрыты. По-видимому, все комнаты здесь были на одного человека, и он удивился, почему регистраторша послала его сюда. С двухлетнего возраста он всегда жил в общежитиях, в комнатах на четыре-десять коек. Он постучал в дверь 46-й комнаты. Тишина. Он открыл дверь. Комната была маленькая, на одного человека, пустая, слабо освещенная светом из коридора. Он включил лампу. Два стула, письменный стол, далеко не новая логарифмическая линейка, несколько книг и аккуратно сложенное на спальном помосте оранжевое домотканное одеяло. Здесь уже кто-то живет, регистраторша ошиблась. Он закрыл дверь и снова открыл ее, чтобы выключить лампу. На письменном столе под лампой лежала записка, нацарапанная на обрывке бумаги: «Шевек, каб. физики, утром 2—4-1—154. Сабул».

Шевек положил куртку на стол, ботинки на пол. Немного постоял, читая названия книг; это были стандартные справочники по физике и математике, в зеленых переплетах с вытесненным Кругом Жизни. Повесил в стенной шкаф куртку, убрал ботинки. Тщательно задернул занавеску стенного шкафа. Прошел по комнате до двери: четыре шага. Еще немного неуверенно постоял, а потом — в первый раз в жизни — закрыл дверь собственной комнаты.

Сабул оказался низеньким, коренастым, неряшливым сорокалетним мужчиной. Его лицевые волосы были темнее и грубее обычного, а на подбородке сгущались в настоящую бороду. На нем была тяжелая зимняя верхняя блуза, выглядевшая так, будто он не снимал ее с прошлой зимы; рукава внизу почернели от грязи. Держался он резковато и недружелюбно.

Как он писал записки на обрывках бумаги, так и говорил обрывками фраз. Он рычал.

Тебе придется выучить иотийский, — прорычал он, обращаясь к Шевеку.

— Выучить иотийский?

— Я сказал: выучить иотийский.

— Зачем?

— Чтобы читать уррасские книги по физике! Атро, То, Байска, всех этих. Никто еще не перевел этого на правийский и, скорее всего, не переведет. Понять эти работы на Анарресе способны разве что шесть человек. На любом языке.

— Как я смогу выучить иотийский?

— Грамматика и словарь!

Шевек не отступал.

— Где мне их найти?

— Здесь, — проворчал Сабул. Он начал рыться в неряшливо расставленных на полках маленьких книгах в зеленых переплетах. Движения у него были резкие и раздраженные. Разыскав на самой нижней полке два толстых, не переплетенных тома, он швырнул их на письменный стол.

— Когда сможешь читать Атро по-иотийски — скажешь. А до тех пор мне с тобой делать нечего.

— Какой математикой пользуются эти уррасти?

— Ничего такого, с чем бы тебе было не справиться.

— Здесь кто-нибудь занимается хронотопологией?

— Да, Турет. Можешь с ним консультироваться. Слушать курс его лекций тебе не нужно.

— Я планировал посещать лекции Гвараб.

— Зачем?

— Ее работа по частоте и циклам…

Сабул сел и снова встал. Он был невыносимо подвижен, и вместе с тем он был какой-то жесткий, прямо не человек, а жук-древоточец.

— Не трать время. В теории секвенциальности ты далеко опередил старуху, а все остальные идеи, которые она выдает, — хлам.

— Меня интересуют принципы Одновременности.

— Одновременность! Это каким же спекулянтским дерьмом вас там пичкает Митис? — Физик свирепо уставился на Шевека, на висках под короткими жесткими волосами у него вздулись жилы.

— Я сам организовал совместный курс по этой теме.

— Взрослей. Взрослей. Пора повзрослеть. Теперь ты здесь. Мы здесь занимаемся физикой, а не религией. Брось мистику и стань взрослым человеком. Сколько времени тебе понадобиться, чтобы выучить иотийский?

— На то, чтобы выучить правийский, у меня ушло несколько лет, — сказал Шевек. До Сабула его безобидная ирония не дошла.

— Я его выучил за десять декад. Настолько, чтобы прочесть «Введение» То. Ах, да, черт, тебе же нужен какой-то иотийский текст. Можно взять и его. Сейчас. Подожди. — Он расшвырял все, что лежало в одном из переполненных ящиков письменного стола, и наконец откопал книгу, странного вида книгу, в