освобождение Йеове, как превосходно выразился во вчерашней речи сам комиссар.

Генерал заметно смягчился — будто железную маску с лица сбросил.

Хавжива не питал особенно теплых чувств к новой своей охране, состоявшей из крепко сбитых бабенок, грубовато немногословных и общавшихся между собой на сленге, которого он почти не понимал. У некоторых дома были детишки, но все попытки Хавживы завести о них разговор упирались в глухую стену. Дамочки оказались чертовски умелыми бойцами, так что жизни посла отныне ничто не угрожало. Когда Хавжива шел теперь по городу в сопровождении своих вечно настороженных амазонок, он читал во взглядах толпы новые чувства — изумление и даже нечто вроде симпатии. «А у этого парня, похоже, котелок варит. И чувство юмора есть», — услыхал он как-то у себя за спиной.

За глаза все называли комиссара Шефом — но лишь за глаза.

— Господин президент, — дипломатично начал Хавжива, — вопрос не только в принципах Экумены и обычаях, принятых на Хайне. Вернее, вовсе не в них — здесь, на Йеове они имеют так мало веса по сравнению с вашим словом, сэр. Это ведь целиком ваш мир?

Комиссар едва заметно кивнул.

— В который, — продолжал Хавжива, сделав на сей раз ставку на первую половину дипломатического искусства, — стало прибывать теперь множество беженцев из Уэрела, и еще больше их ожидается в близком будущем, так как тамошний правящий класс, приоткрыв клапан, то есть разрешив бедноте эмиграцию, пытается тем самым выпустить пар и снизить революционный дух масс. Ведь вы, сэр, куда лучше меня знаете затруднения и проблемы, которые может причинить Йотебберу массовый наплыв иммигрантов. Не меньше половины приезжих окажутся женщинами, и, как я считаю, следовало бы повнимательней отнестись к разнице во взаимоотношениях полов на Уэреле и Йеове, во всех ее аспектах: в социальной роли мужчин и женщин, в их ожиданиях, поведении, сексуальных контактах и прочая, и прочая. Большинство из тех эмигрантов с Узрела, которые что-то из себя представляют, то бишь способны на поступки и неожиданные решения, наверняка окажутся женщинами. Совет Хейма, как известно, на девять десятых состоит из женщин. Все без исключения заметные ораторы у них тоже женщины. Эти люди вторглись и успешно внедрились в социум, обустроенный и управляемый до того одними мужчинами. Полагаю, если своевременно предпринять осторожные предупредительные меры, сделать некие профилактические шаги, то удастся избежать конфронтации и серьезных социальных коллизий. Например, можно ввести в состав совета несколько депутатов-женщин?

— Среди рабов Старого Мира, — перебил комиссар, — они могли заправлять. У нас же все вожди мужчины. Таков порядок вещей. Рабы Старого Мира могут стать свободными людьми Нового.

— А что касательно женщин, господин президент?

— Но ведь жены свободных мужчин такие же свободные люди, — ответил комиссар.

— Значит, так, — сказала Йерон и глубоко вздохнула. — Полагаю, пора уже выколотить немного пыли.

— Дельце как раз для «пыльных», вроде нас, — заметила Добибе.

— Тогда уж лучше взбить пыль как следует, — заявила Туальян. — Все одно поднимется страшный хипеж, что бы мы ни затеяли. Все равно на каждом углу станут вопить про движение женщин, ратующих за кастрацию младенцев мужского пола. Если пятеро из нас просто споют хором песню, в новостях тут же объявят, что пять сотен чокнутых баб вооружились бомбами и пулеметами и вот-вот сокрушат порядок и цивилизацию на всей планете. Поэтому и предлагаю не размениваться по мелочам. Давайте выведем на демонстрацию по меньшей мере пять тысяч поющих женщин. Давайте заблокируем железные дороги. Ляжем на рельсы. Представляете — пять тысяч поющих женщин лежат на рельсах по всему Йотебберу! Грандиозно!

Собрание (очередное заседание Ассоциации содействия образованию провинции Йотеббер) происходило в классе одной из городских школ. Две телохранительницы из эскорта посла, одетые в простенькие платьица, сметливо остались поджидать его в коридоре. Хавжива и все сорок разгоряченных активисток теснились на крохотных стульчиках, намертво соединенных со столами-экранами.

— Ваши требования? — спросил Хавжива.

— Тайное голосование!

— Равных прав при найме на работу!

— Оплата по труду!

— Тайное голосование!

— Декретный отпуск до года!

— Тайное голосование!

— Требуем уважения!

Диктофон у Хавживы едва успевал все записывать. Всласть нашумевшись, женщины вновь расселись по партам и продолжили разговор.

— Скажите, сэр, — поинтересовалась одна из тел охранительниц по пути домой, — они что, все до единой простые учительницы?

— Да, — ответил Хавжива. — Вроде того.

— Вот дьявол! — удивилась женщина. — До чего ж непохоже.

— Йехедархед! Какого черта вы творите там на Йеове?

— Мадам?

— Вы попали в выпуск последних известий. Вместе с миллионом женщин, валяющихся на рельсах, на всех взлетных полосах и вокруг президентского дворца. Вы беседовали с ними и чему-то там ухмылялись.

— Было весьма трудно удержаться, мадам.

— Когда президентские войска откроют огонь, вы тоже будете ухмыляться?

— Нет, мадам, не буду. Прошу вас оказать поддержку.

— Чем?!

— Словом. Выразите на словах солидарность посла Экумены с женщинами Йотеббера. Подчеркните, что Йеове — образчик свободного социума для иммигрантов из мира рабов. Несколько слов похвалы правительству Йотеббера — за сдержанность, высокую просвещенность и тому подобное. Мол, Йотеббер — пример для подражания всей Йеове и прочее в том же духе.

— Ладно. Надеюсь, что сработает. А это не революция, Хавжива?

— Это просвещение, мадам.

Ворота в массивной раме стояли нараспашку, самой стены не было и в помине.

— В колониальные времена, — рассказывал старейшина торжественным тоном, — эти железные врата распахивались лишь дважды в день: утром, чтобы пропустить людей на полевые работы, и вечером — для прохода назад в трущобы. Все остальное время они стояли запертыми на все засовы.

Он продемонстрировал огромный сломанный замок, висевший на внешней стороне ворот, массивные ржавые болты всех прочих запоров. Движения старца были так же величавы, как его голос, и снова Хавжива восхитился чувством собственного достоинства, с которым эти люди сумели пройти сквозь тяжкие времена и которое умудрились сохранить вопреки всем тяготам и унижениям многовекового рабства. Он уже начинал постигать, какое беспримерное влияние на их ментальность оказали священные тексты «Аркамье», передаваемые прежде из поколения в поколение в изустных преданиях. «Вот что мы имели прежде, вот что было нашим единственным скарбом», — как-то сказал ему в городе один старик, ласково поглаживая заскорузлыми пальцами корешок книги, которую в возрасте под семьдесят лишь учился читать.

Хавжива и сам только приступил к чтению этой книги на языке оригинала. Медленно продираясь сквозь сплошные архаизмы, он пытался постичь, что же в этих хитросплетениях вековой мудрости с отвагой и бесконечным самопожертвованием могло обнадеживать и согревать людей в течение трех тысячелетий позорного рабства. Частенько среди каденций древней истории он словно бы слышал голоса настоящего.

Сейчас Хавжива уже с месяц гостил в деревеньке племени Хайява, самом первом из поселений рабов Сельскохозяйственной корпорации Йеове в Йотеббере, основанном добрых три с половиной века тому назад. В этом глухом уголке южного побережья еще сохранились в нетронутом виде многие черты былого