действительность посредством и изображений. Оно наблюдает за работой Природы, ибо желало бы сотворить нечто подобное, и оно ей подражает, обезьянничает, но его гений слишком слаб, чтобы создавать живое, каким бы простым оно ни казалось… Увы, вот искусство, пожелавшее быть фотографией.

Схоластика искала связи между Богом и Природой; но натурализм интеллектуалов мог развиваться в различных направлениях. В университетах по-прежнему жила вольная традиция голиардов. В ней стало меньше агрессивности, зато больше уверенности. Природа и Гений не стонут у Жана де Мена в отличие от Алана Лилльского. Вторая часть Романа о Розе представляет собой гимн неисчерпаемому плодородию Природы, страстный призыв безоговорочно подчиниться ее законам, необузданной сексуальности. Брак здесь трактуется грубо. Налагаемые им ограничения клеймятся как противоестественные и чуть ли не равные содомии.

Супружество есть связь презренная… Природа не так глупа, чтобы создавать Маротту для одного лишь Робишона или Робишона только для Маротты, Агнессы или Перетты; она создала нас, не сомневайтесь, ребята, всех для всех…

А вот и совсем раблезианское вдохновение: Ради Бога, сеньоры, остерегайтесь подражать людям добропорядочным, но прилежно следуйте натуре; я прощаю вам все ваши грехи с условием, что вы. хорошенько послужите делу Природы. Будьте проворней белки и легче птицы, пошевеливайтесь, не волыньте, не топчитесь на месте, не знайте ни холодности, ни оцепенения, пускайте в дело все ваши инструменты. Трудитесь во имя Господне, бароны, восстанавливайте ваши линьяжи. Задерите платье, чтоб вас обдуло ветерком, или, коли понравится, разденьтесь догола, но так, чтоб не было ни слишком жарко, ни слишком холодно; беритесь обеими руками за рукояти вашего плуга… Дальнейшее описывается пренебрегая всеми приличиями.

Бьющая через край витальность бросает вызов врагу — Смерти. Но человек всегда возрождается подобно Фениксу. От косы Костлявой можно увернуться. Хотя Смерть и пожирает Феникса, он все равно жив, пусть она пожрет его тысячу раз. Сей Феникс есть общая форма, наложенная Природой на индивидов; она исчезла бы целиком лишь в том случае, если б не позволяла жить кому-то другому. У всех существ вселенной имеется одна и та же привилегия: пока остается хоть один экземпляр, весь вид будет жить в нем и не подвластен смерти… Какое место остается христианскому духу, Memento quia pulvis es et in pulverum reverteris, в этом вызове, который Природа бросает Смерти, в эпопее постоянно возрождающегося человечества, в витализме а 1а Дидро?

Этот натурализм мог развиться в общественную теорию в духе Руссо. В своем описании золотого века и последовавшего за ним века железного Жан де Мен объявил злом всякую социальную иерархию, любой социальный порядок, который пришел на смену счастью первобытного равенства, не знавшего частной собственности. С тех пор хижинам нужен охранник, который хватал бы преступников и выслушивал 6 суде жалобщиков. Авторитет его никто не осмелится оспаривать после того, как они собрались и выбрали его. Они избрали из своих рядов самого коренастого, кряжистого, сильного, какого только смогли найти, и сделали его князем и господином. Он поклялся охранять справедливость и защищать их жилища, если каждый станет давать ему из своих средств на жизнь, с чем все они согласились. Он долго исполнял свои обязанности. Но полное хитрости ворье сбивалось вместе, завидев его одного и не раз колотило его, приходя что-нибудь украсть. Тогда пришлось снова собрать народ и обложить каждого данью, чтобы государь мог содержать вооруженных помощников. Все ограничили себя, дабы платить ему подати и налоги, и отдали ему широкие полномочия. Так произошли короли, князья земные: мы знаем это по писаниям древних, поведавших нам о событиях давнего прошлого.

Сумели ли интеллектуалы сохранить еще одно равновесие — равновесие веры и разума? С ним связана судьба аристотелизма в XIII веке. Пусть Аристотель не исчерпывался схоластической рациональностью, которая питалась также из иных, чем Стагирит, источников; именно вокруг него разыгрывалась эта партия.

Аристотель XIII в. отличался от Аристотеля XII в. Прежде всего потому, что имелось более полное представление о его трудах. В XII в. его знали в первую очередь как логика, но благодаря стараниям нового поколения переводчиков к нему прибавился Аристотель — физик, моралист в Никомаховой этике, метафизик. За переводами последовали толкования. Он приходит уже откомментированным великими арабскими философами, прежде всего Авиценной и Аверроэсом. Они доводили некоторые его положения до крайностей и, насколько это было возможно, удалили его от христианства.

Можно сказать, что на Запад проникает не один, а два Аристотеля: подлинный и Аристотель Аверроэса. Даже больше двух, поскольку чуть ли не у каждого комментатора был свой Аристотель. Но в этом движении вырисовываются две тенденции: одна исходит от двух великих докторов-доминиканцев, Альберта Великого и Фомы Аквинского, желавших примирить Аристотеля с Писанием; другая — от аверроистов, которые, видя противоречие, принимали его и желали следовать и Аристотелю, и Писанию. Для этого они изобретают учение о двойственной истине: одна из которых есть истина откровения,… другая же — истина одной лишь философии и естественного разума Когда между ними обнаруживается конфликт, то мы просто говорим: вот выводы моего разума как философа, но поскольку Бог не способен лгать, то я держусь истины Откровения и прилепляюсь к ней верой. Альберт Великий заявляет: Если кто-нибудь думает, что Аристотель является Богом, то он должен полагать, что тот не ошибался. Но если он убежден, что Аристотель человек, то он без сомнения мог ошибаться не хуже нашего. Св. Фома убежден, что Аверроэс был не столько перипатетиком, сколько извратителем перипатетической философии. На это глава аверроистов, Сигер Брабантский, отвечает: Я утверждаю, что Аристотель достиг в науке совершенства, ибо те, кто следовали за ним вплоть до нашего времени, то есть на протяжении почти пятнадцати столетий, ничего не смогли к его трудам прибавить или найти хоть какую-то значительную ошибку… Аристотель является божественным существом.

Оппозиция была сильной не только против аверроизма, но также против аристотелизма Альберта и Фомы. Возглавляли ее августинианцы, противопоставлявшие авторитету Аристотеля авторитет Платона. Но если св. Августин и был одним из основных источников схоластики, то опирающееся на платонизм неоавгустинианство встречало решительную отповедь великих схоластов. По их мнению, метафоричная мысль основателя академии представляла огромную опасность для истинной философии. По большей части, — пишет Альберт Великий, — когда Аристотель опровергает мнения Платона, то опровергает он не суть дела, а форму Действительно, у Платона скверным метод изложения. Все у него фигурально, а учение его полно метафор, где под словами подразумевается нечто иное, чем слова значат, например, когда он называет душу кругом. Томизм противопоставляет себя этой путаной мысли на протяжении всего столетия, тогда как августинианцы и платоники веками будут оспаривать все рациональные нововведения и отстаивать консервативные позиции. Их тактика в XIII веке заключалась в том, чтобы компрометировать Аристотеля с помощью Аверроэса, а св. Фому — с помощью Аристотеля и Аверроэса. Говоря об аверроизме, они всегда имели своей мишенью томизм.

Антиаристотелевские нападки проходят через все столетие, производя один университетский кризис за другим.

С 1210 г. в Парижском университете налагается запрет на обучение Физике и Метафизике Аристотеля. Этот запрет возобновляется папским престолом в 1215 и 1228 гг. Но в то же самое время, чтобы привлечь учащихся, основанный в 1229 г. и весьма правоверный Тулузский университет сразу объявляет, что в нем будут учить запрещенным в Париже книгам. Да и в Париже запреты остались пустым звуком — запрещенные книги включались в программы. Казалось, проблема была решена великолепной томистской