«капичника». Это были годы, когда Сталин нашёл в музыке Шостаковича что-то несовместимое с социализмом. Она была «слишком» революционной. Звуки сатанинской силы чего-то требовали, куда-то звали. Но главное было в том, что Запад называл его гением века в музыке. В ответ на это Шостаковича лишили основной зарплаты, а к его произведениям цензура стала так придирчива, что пришлось начать преподавание в консерватории, чтобы содержать семью. Ниточкина зарплата понадобилась.

Меня всегда тревожил аппетит Дау. Он очень мало ел. Бывало, в зимнюю пору достанешь свежую клубнику, поставишь перед ним: «Даунька, пожалуйста, съешь!».

— Подожди, Коруша, возможно, я её съем, но позже.

Гости к обеду и ужину всегда меня радовали. Это прибавляло Дау аппетита. Раньше всегда у нас обедал Артюша. Теперь он приходил вместе с Нитой, ведь они работали у нас в институте.

В один прекрасный день мне удалось купить в комиссионном магазине импортный холодильник. Нита, увидев его, просто ахнула:

— Кора, откуда у вас холодильник?

— Из комиссионного. Хотите, я и вам куплю.

— Разве это так просто?

Когда мы с Нитой привезли им домой холодильник, Митя, конечно, сидел, уткнувшись в рояль. Когда же до его сознания дошло, что в их быт входит холодильник, он вскочил, бросил ноты на рояль, удивлённо и радостно сказав: «Неужели я теперь смогу есть твёрдое сливочное масло!».

На семейных торжествах Шостаковичей всегда присутствовали Дау, я и Артюша. Митя никогда не угощал гостей своими произведениями. Всех притягивал роскошно сервированный стол. Сменялись разнообразные блюда и пироги, вызывая возгласы восхищения. Иногда в разгар веселья появлялся Максим в длинной ночной рубашке. Митя устрашающе громко говорил: «Нита, я давно говорю, Максима надо сдать на базу! На базу его! Если он не спит, безо всяких разговоров — сдать его на базу!». «База» заставляла малыша очень быстро залезать под одеяло.

Дау так понравилась реакция Максима на «базу», что он на следующее утро тоже пообещал своего годовалого сына сдать на «базу». Эта шутка повторялась до автомобильной катастрофы.

Часто после работы Нита и Артюша заходили к нам. Все вместе ходили в кино, театры, рестораны. Наконец, с Нитой я побывала в Большом театре на «Спящей красавице» и других спектаклях. А Митя много работал. Он всегда был переполнен музыкой и без рояля не мог.

Был такой случай, когда он переехал из Ленинграда в Москву, а Нита ещё не вернулась из эвакуации. Прошёл слух, что Шостакович один и плохо устроен (хотя квартиру ему дали хорошую). Из Союза композиторов приехала комиссия, чтобы проверить эти слухи. На звонок в дверь Митя вышел сам, став на пороге, чтобы не дать войти в квартиру, и стал уверять, что ему ничего не нужно, он благодарит и категорически отказывается от всякой помощи. Члены комиссии были настойчивы и в квартиру вошли: в совершенно пустой квартире стоял рояль со стульчиком, около рояля — газеты вместо постели, на окне — бутылка из-под кефира. Митя был смущён и растерян: начнут устраивать его быт, следовательно, мешать, а ему ведь нужен только рояль!

Казалось, Митя не замечает отсутствия Ниты. Он был рад, что она стала работать. Хозяйство вели две домашние работницы. Быт Ниту никогда не интересовал. Когда мне случалось заходить к Ните запросто, Митя с грустной неудовлетворённостью вставал из-за рояля. Был всегда очень застенчив и как бы растерян.

Как-то из института Дау пришёл вместе с Нитой. Он разводил руками в недоумении, говоря: «Нита, Долматовский очень плохой поэт, почему Митя должен писать музыку на его стихи?».

— Дау, неужели вы не понимаете? Стихи Долматовского нравятся Сталину. Митя просто счастлив: теперь цензура не будет запрещать его музыку — стихам Долматовского открыта зелёная улица.

Финансовые дела семьи стали поправляться. Америка попросила разрешения исполнить одно из новых произведений Шостаковича. Разрешили. Был заплачен гонорар в 10 тысяч долларов. Ните удалось даже попросить прислать за эти деньги одежду для семьи. Она стала щеголять в американских туалетах. Ещё звонче зазвучал её смех, а глаза сияли счастьем. Она ещё больше похорошела, а за ней, как тень, всюду следовал Артюша.

Иногда я думала: Митя за музыку смеха так беззаветно полюбил Ниту с юных лет. Многие молодые женщины, поклонницы таланта Мити, усыпая его квартиру цветами, горели желанием приручить гениального композитора. Цветы принимала Нита, а композитор сидел, уткнувшись в рояль. В один из вечеров тех лет Митя, Нита, я и Дау были у Мишы Литвинова (сына Максима Максимовича). Его молоденькая жена Флора успела родить троих детей (будущих диссидентов). На Митю она смотрела как зачарованная. Все вышли на прогулку. Стояла дивная летняя ночь. Шли шеренгой. Дау рядом с Митей оживлённо беседовали. Потом их обоих назовут гениями, а ведь гении не так уж часто встречаются на планете! Оба обладали обаянием таланта, чисто человеческим обаянием и, вместе с тем, были так непохожи друг на друга. Митя рассмеялся, остановился (это было на Малокаменном мосту): «Вы только послушайте! Мне Дау сказал, чтобы я обратил внимание на Флору. Я действительно боюсь на неё смотреть, ведь она может забеременеть от одного взгляда!».

На Черноморском побережье я всем санаториям предпочитала «Ривьеру», а Нита и Митя отдыхали в более комфортабельном — «Правде». Мы часто встречались. Однажды по дороге в «Правду» за мной увязался какой-то тип. Я не дала повода для знакомства. На белоснежной лестнице санатория меня встречала Нита. В это время радио санатория передавало музыку Шостаковича. Незнакомец, обращаясь ко мне и Ните, стал музыку поносить. Нита, звонко рассмеявшись, сказала: «Я лично физик, но многие восхищаются музыкой моего мужа Шостаковича». Тип в одно мгновенье исчез, как бы растворился под музыку Шостаковича.

Когда Нита приезжала ко мне на Ривьеру, как из-под земли появлялся Артюша и увозил Ниту на своём роскошном «Бьюике», который он купил у армян-репатриантов. За рулём сидел шофёр, Артюша машину не водил. А Митя? Митя нашёл в санатории рояль, был всегда окружён поклонниками своего таланта и просто не замечал отсутствия Ниты. Алиханьян организовал научные экспедиции на Алагез и стал увозить Ниту в Армению на несколько месяцев, преподнося ей все красоты Армении: Ереван с Араратом, Севан, фрукты незабываемых ароматов.

Когда Ландау был приглашён Армянской академией наук, Дау и меня встречали Артюша и Нита. И мы побывали в библейских местах.

Приехав в Москву, я с большим огорчением узнала от общих знакомых, что кроткий, застенчивый, просто «святой» Митя вдруг обнаружил отсутствие Ниты. Он стал ревновать и даже бушевать, изливая свои чувства в музыке. Возвращение Ниты все расставило по своим местам.

Посещая Шостаковичей в обществе Артюши, я стала замечать, что Нита всегда старалась отодвинуть подальше от Мити рябиновую настойку. Гениальный композитор много работал, но в те годы его не ценили, как должно. Алиханьян же преуспевал сверх меры: армянский академик, член- корреспондент АН СССР, директор Ереванского физического института. Когда Капица был в опале, Артюша выстроил под свои московские лаборатории роскошное здание в конце парка, у пруда над Москвой-рекой. По-моему, он отстроился за счёт Армии. Правда, когда Кентавр вернулся, он быстренько вытряхнул Артюшу и поселился там сам, но до этого момента было ещё далеко.

Да, ещё Берия подарил братьям физикам Абуше и Артюше Алиханьянам вагон имущества, вывезенного из Германии, и они приняли эти подарки. Их принципы не были такими строгими, как у Ландау. Тогда многие физики принимали щедрые подарки.

Главное — Митя был в загоне, а Алиханьян процветал. Ните импонировало видеть Алиханьяна у своих ног. Когда она бывала в Ереване вместе с экспедицией, ей отдавали должное и как жене великого композитора, и как спутнице Алиханьяна, которого Армения очень почитала и прочила ему большое будущее в науке. На каком-то торжественном ужине с шампанским у нас дома Нита бросила Артюше такую фразу: «Артюша, когда вы откроете новую частицу и станете нобелевским лауреатом, тогда я, возможно, оставлю Митю и выйду за вас замуж». Конечно, сказанное звучало шуткой, но во взгляде Артюши я прочла собачью покорность.

Через год приборы Алиханьяна на горе Алагез зарегистрировали новые частицы! В Физическом институте Армении был устроен большой бум. А московские физики отнеслись недоверчиво, стали проверять. О, я помню, было много шума! Ландау стал горой на защиту Алиханьянов: это только ошибка,