— И вы, значит, закрывали глаза и говорили: «Пусть кто-нибудь другой держит горшок с горячей картошкой». Весьма похвально в смысле спасения своей задницы, но почему вы не перепроверили такие факты у меня?

— Что касается АНБ, — перебил его директор Агентства национальной безопасности, — мы несколько раз докладывали и главе вашего аппарата, и вашему советнику национальной безопасности о ряде неортодоксальных событий, обнаружившихся в вопросах регистрации. Ваш консультант из Совета национальной безопасности настаивал на том, что ничего не знает о, как он выразился, «злобных слухах», а мистер Деннисон назвал их — я точно его цитирую, мистер президент, — «кучкой дерьма, которую хотят вам впарить трусливые либералы-обыватели». Вот его истинные слова, сэр.

— Заметьте, — холодно парировал Дженнингс, — ни того, ни другого человека здесь нет. Мой консультант из СНБ ушел на пенсию, а глава моего аппарата находится в отпуске по личным делам. В защиту Херба Деннисона могу сказать, что он управлял по-настоящему тяжелым кораблем, и его навигация не всегда была точной... Теперь мы подошли к главе законодательной ветви власти, стражу законов нашей страны. Принимая во внимание, что одни из них были нарушены, другие превратно истолкованы и обойдены, у меня возникло впечатление, будто вы вышли пообедать три года назад, да так и не вернулись. Чем вы там занимаетесь в министерстве юстиции? Играете в лото или в шарики? За что мы платим нескольким сотням юристов? Чтобы они следили за криминальной деятельностью, направленной против правительства? Ведь ни одно из чертовых преступлений, перечисленных в этом рапорте, не было раскрыто!

— Они лежали вне сферы нашей компетенции, мистер президент. Мы были сосредоточены на...

— А что тогда такое сфера вашей компетенции? Корпоративное установление цен и вопиющий перерасход средств разве не в вашей компетенции? Позвольте сказать вам кое-что, это здорово, лучше бы уж они были в вашей компетенции!.. Черт с вами, обратимся к моему уважаемому другу — последнему по очереди, но далеко не последнему по значению в смысле жизненной важности. Они все — ваши мальчики, Орсон! Как же вы-то могли?

— Мистер президент, они также и ваши люди! Они добыли деньги на вашу первую кампанию. Они добыли на миллионы больше, чем оппозиция, фактически обеспечив ваше избрание. Вы отдавались их идеям, поддерживали их лозунги о беспрепятственной экспансии бизнеса и промышленности...

— Обоснованно беспрепятственной — да, — жилы на лбу у Дженнингса вздулись, — но не манипулированной. Не развращенной сделками с торговцами оружием по всей Европе и всему Средиземноморью, и, черт вас побери, не путем сговора, вымогательства и использования террористов!

— Но я же не знал ничего о таких вещах! — закричал Боллингер, вскакивая.

— Да, возможно, и не знали, мистер вице-президент, потому что были для них слишком полезны, чтобы они рисковали лишиться вас из-за вашей паники. Вы придавали им вес. Но вы совершенно точно знали, что масла в огне было больше, чем дыма на кухне. Вы просто не хотели знать, что горит и воняет. Сядьте же! — Боллингер сел, а Дженнингс продолжил: — Я хочу, чтобы вы уяснили, Орсон. Вас нет в списке кандидатов, и я не хочу, чтобы вы близко подходили к перевыборам. Вы вне игры, ваша карьера закончена, и если я когда-нибудь узнаю, что вы опять суетитесь или занимаете пост выше, чем в благотворительной организации... словом, лучше не надо.

— Мистер президент! — вскочил раскрасневшийся председатель Объединенного комитета начальников штабов. — В свете ваших замечаний я прошу немедленной отставки!

За этим заявлением последовало полдюжины других — настойчивых и провозглашенных так же стоя.

Лэнгфорд Дженнингс откинулся на спинку стула; его тихий голос был ледяным.

— О нет, так просто вам не отделаться — никому из вас. В этой администрации не будет встречной субботней ночной резни, никакого бегства на корабль или в горы. Вы останетесь именно там, где вы есть, и сделаете все, чтобы вернуть корабль на прежний курс... Поймите меня правильно, меня не волнует, что люди думают обо мне, о вас или о доме, который я временно занимаю, но я действительно волнуюсь за страну. Сильно волнуюсь. Так сильно, что данный предварительный рапорт — предварительный, потому что он отнюдь не завершен, — останется в моем владении, под моей ответственностью. Он не будет предан гласности до тех пор, пока я не решу, что настало время его обнародовать... а такое время настанет. Обнародовать его сейчас — значит причинить вред самому могущественному президентскому правлению за последние сорок лет и нанести стране непоправимый урон, но, повторяю, рапорт все же будет обнародован... Позвольте вам кое-что объяснить. Когда мужчина, а однажды, думаю, и женщина, занимает эту должность, ему или ей остается только одно — оставить свой след в истории. Ну, я выхожу из этой гонки за бессмертием в следующие пять лет жизни, потому что за это время рапорт — полный его текст, со всеми ужасами — будет предан огласке. Но этого не произойдет до тех пор, пока зло и все преступления, совершившиеся в мою бытность президентом, не окажутся наказанными. Если это означает работать денно и нощно, значит, так вы и будете работать — все, кроме моего льстивого, сводничающего вице-президента, который немедленно уберется отсюда... И последнее, джентльмены. Если кто-нибудь из вас рискнет запрыгнуть на тот гнилой корабль, который, действуя и бездействуя, мы все создали, помните, пожалуйста, что я — президент Соединенных Штатов, обладающий невероятной властью. В самом широком смысле она включает в себя жизнь и смерть. Это просто утверждение факта, но если вы воспримете мои слова как угрозу... Что ж, ваше право. Теперь идите и начинайте думать. Пейтон, а вы останьтесь.

— Да, мистер президент.

— Дошло до них, Митч? — поинтересовался Дженнингс, наливая себе и Пейтону выпить. Они были у бара, скрытого в нише левой стены Овального кабинета.

— Скажем, так, — ответил начальник Отдела специальных проектов. — Если я через несколько секунд не получу виски, то снова начну дрожать.

На лице президента появилась его знаменитая усмешка; он передал напиток Пейтону:

— Что ж, неплохо для парня с коэффициентом умственного развития как у телефонного столба, а?

— Это было необычайное представление, сэр.

— Вот к чему, боюсь, в основном сводится моя должность.

— Я бы так не сказал, мистер президент.

— Конечно, сказали бы, и были бы правы. Вот почему королю — одетому во все свои наряды или голому — нужен сильный премьер-министр, который, в свою очередь, создает собственную королевскую семью — из обеих партий, между прочим.

— Прошу прощения?

— Кендрик. Хочу, чтобы он баллотировался на выборах.

— Тогда, боюсь, вам придется его убедить. Как говорит моя племянница — я зову ее племянницей, хотя на самом деле она...

— Я все о ней знаю, — перебил Дженнингс. — Так что она говорит?

— Эван прекрасно понимает, что произошло и что происходит, но еще не решился. Его ближайший друг, Эммануил Вайнграсс, очень болен и, вероятно, долго не проживет.

— Это я тоже знаю. Вы не называли его по имени — помните? — но оно присутствует в вашем рапорте.

— Ох, простите. Последнее время я мало сплю. Все забываю... Во всяком случае, Кендрик настаивает на своем возвращении в Оман, и я не могу его разубедить. Он охвачен навязчивой идеей остановить торговца оружием Абделя Хаменди. И довольно правильно полагает, что Хаменди продает по крайней мере восемьдесят процентов всего оружия, используемого на Среднем Востоке и в Юго-Западной Азии, которое разрушает его любимые арабские страны. На свой лад Кендрик похож на современного Лоуренса, который пытается спасти своих друзей от международного презрения и конечного забвения.

— Что именно, по его мнению, он может совершить?

— Судя по тому, что он мне говорил, в своей основе это мошенническая операция. Не думаю, что он уже это понял, но цель именно такая: выставить Хаменди тем, кем он является, — человеком, делающим миллионы за миллионами, продавая смерть каждому, кто ее купит.