выступавшего против правительственного курса, который он называл “предательским”. В этот бунтарский период своей жизни Бертольдье стал участником одного из покушений на жизнь де Голля. После ареста Салана в апреле 1962 года и разгрома повстанческих сил Бертольдье снова всплыл на поверхность с репутацией ничуть не запятнанной сотрудничеством с заговорщиками. Де Голль предпринял весьма неожиданный и не вполне понятный шаг — он выпустил из тюрьмы Бертольдье и предоставил ему не только свободу, но и высокий пост на Ке-д’Ор-се. О чем они говорили в беседе с глазу на глаз, осталось неизвестным, но Бертольдье сохранил свой чин. Единственным упоминанием де Голля об этой истории были слова, произнесенные им на пресс-конференции 4 мая 1962 года (даны в дословном переводе): “Великий солдат и патриот заслуживает, чтобы ему простили единственную ошибку. Мы беседовали. И мы оба удовлетворены”. Больше он никогда не возвращался к этому вопросу.
Семь лет Бертольдье занимал весьма высокие посты, был произведен в генералы и до выхода Франции из НАТО чаще всего служил военным атташе французских посольств в ведущих странах. Нередко он сопровождал де Голля на различные международные конференции. Фотографии его в непосредственной близости от великого человека постоянно появлялись в газетах. Странно, однако, что по окончании всех этих конференции — или саммитов, — несмотря на его большой вклад в их работу, его неизменно отсылали по месту службы, а обсуждения поднятых на них проблем проводились уже без него. Создавалось впечатление, будто его держат в постоянной готовности, но так и не поручают ведение дел. Было ли это ожиданием того самого сигнала, которого он ждал семь лет в Дьенбьенфу? На этот вопрос у нас пока нет ответа, но мы считаем жизненно необходимым разобраться в этом.
После драматической отставки де Голля в 1969 году карьера Бертольдье пошла на убыль. Все последующие назначения были весьма далеки от центров политической власти и оставались таковыми вплоть до его отставки. Проверка банковских счетов, кредитных карточек, равно как и списков регистрации пассажиров авиалиний показала, что в течение последних восемнадцати месяцев данное лицо совершило следующие поездки: Лондон — 3; Нью-Йорк — 2; Сан-Франциско — 2; Бонн — 3; Йоханнесбург — 1; Тель- Авив — 1 (одновременно с поездкой в Йоханнесбург). Картина ясна. Она вполне совпадает с размещением нервных узлов операций генерала Делавейна”.
Конверс энергично протер глаза и позвонил стюардессе. Дожидаясь порции виски, он бегло просмотрел еще несколько абзацев — малоинтересные, можно сказать, второстепенные вещи. Именем Бертольдье не прочь были воспользоваться некоторые ультраправые группировки, пытавшиеся втянуть его в политические баталии, но из этого ничего не вышло. Тот призыв, которого он ждал всю жизнь, так до него и не донесся. В пятьдесят пять лет он расстался с армией и стал директором и номинальным главой довольно крупной фирмы на Парижской фондовой бирже. Используя свое легендарное имя, он противостоял экспансии денежных мешков и держал в узде социалистически настроенные элементы в руководстве.
“Повсюду он разъезжает в предоставленном ему компанией лимузине (читай — штабной машине), и, куда бы он ни направлялся, прибытия его ждут и организуют достойную встречу. Автомобиль этот — темно-синий американский “линкольн-континенталь”, регистрационный номер 100-1. Излюбленные рестораны: “Ритц”, “Жюльен” и “Люкас-Карто”. Однако обедает он в частном клубе под названием “Непорочное знамя” три-четыре раза в неделю. Это весьма закрытое заведение, членами его являются высокопоставленные военные, остатки богатой аристократии и богатые прихлебатели, которые, не обладая достоинствами первых двух групп, щедро оплачивают и тех и других только ради того, чтобы вращаться в их кругу”.
Джоэл усмехнулся про себя — автор этих заметок не лишен юмора. И все-таки в них чего-то недоставало. Его проницательный ум юриста находил здесь пассажи, которые так и не получили объяснения. Что это за сигнал, которого Бертольдье дожидался в Дьенбьенфу? Что сказал царственный де Голль восставшему против него офицеру и что ответил этот бунтарь великому человеку? Почему его постоянно готовили, но только готовили, так и не допустив к власти? Почему нового Александра Македонского сначала натаскивали, потом помиловали, вознесли и после всего этого попросту отбросили? В этих страницах содержалась какая-то скрытая информация, но какая — Джоэл не мог понять.
Конверс обратился теперь к тому, что составитель досье считал завершающим мазком, но это мало что добавляло к уже имеющейся информации.
“Частная жизнь Бертольдье едва ли имеет какое-либо отношение к интересующим нас сторонам его деятельности. Брачный союз был заключен им в полном соответствии с максимами Ларошфуко — он был весьма полезен для обеих сторон как в смысле общественного положения и карьеры, так и в финансовом отношении. Короче говоря, брак был чисто деловой сделкой. Детей у них не было, и, хотя мадам Бертольдье зачастую появляется вместе с супругом на правительственных и светских приемах, их редко видят оживленно беседующими. Как и в случае с матерью, Бертольдье избегает в разговорах упоминаний о жене. Возможно, это объясняется какими-то особенностями его психологии, однако для таких выводов у нас нет серьезных оснований. Немаловажно и то, что Бертольдье пользуется репутацией неутомимого поклонника женского пола, временами содержит до трех любовниц одновременно, не говоря уже о мелких случайных связях. Среди своих у него имеется прозвище, которое так и не попало на страницы светской хроники, — Великий Тимон, и, если читающий это нуждается в переводе, можем порекомендовать ему хорошенько напиться на Монпарнасе”.
Этим своеобразным сообщением сведения о генерале исчерпывались. Досье скорее поднимало вопросы, чем давало на них ответы. И все же в нем имелось достаточно фактов, которыми поначалу можно было оперировать. Джоэл взглянул на часы — прошел час. У него оставалось два часа, чтобы все перечитать, продумать и постараться запомнить как можно больше. Про себя он уже знал, к кому первому обратится в Париже.
Рене Маттильон был не только весьма проницательным юристом, к которому часто обращалась фирма “Тальбот, Брукс и Саймон”, поручая ему представлять ее интересы во французских судах, он был еще и хорошим другом. Он был старше Джоэла на добрый десяток лет, однако дружба их базировалась на общности пережитого, общности, основанной на мировой географии, связанной с потерями и ощущением тщетности всех усилий. Тридцать лет назад Рене Маттильон, адвокат двадцати с небольшим лет, был призван в армию и направлен во французский Индокитай в качестве военного юриста. Собственными глазами он увидел неизбежное, но так и не смог никогда понять, почему его гордой свободолюбивой нации понадобилось заплатить такую огромную цену, чтобы понять все. Он также не мог удержаться от весьма едких замечаний по поводу последующего американского вмешательства в дела этого региона.
“Мой Бог! — восклицал, бывало, он. — Вы полагали, что сможете с помощью оружия добиться того, чего мы не смогли добиться с помощью оружия
Когда Маттильон попадал в Нью-Йорк или Джоэл в Париж, у них уже вошло в обычай обедать вместе, сдабривая обед изрядной выпивкой. Кроме того, француз весьма благодушно относился к языковой ограниченности Конверса — Джоэл просто не в состоянии был выучить хоть какой-нибудь иностранный язык. Четыре года бывшая его жена, дочь француза и немки, безуспешно пыталась вдолбить в него хотя бы несколько самых простых фраз, но вынуждена была отступить признав его совершенно безнадежным.
“Да как, черт побери, ты можешь называть себя специалистом в области международного права, если тебя никто не понимает за пределами Нью-Йорка?” — не раз спрашивала она.
“Отлично обхожусь переводчиками, натасканными швейцарскими банками, — обычно отвечал он. — Они всегда рады подзаработать”.
Приезжая в Париж, Джоэл обычно останавливался в двухкомнатных апартаментах отеля “Георг V” — роскошь эта, как он догадывался, допускалась “Тальботом, Бруксом и Саймоном” скорее чтобы произвести впечатление на клиентов, чем для того, чтобы увеличить накладные расходы фирмы. Догадка эта, как пояснил Натан Саймон, была правильной лишь наполовину.
“У тебя там прекрасная гостиная, — сказал ему однажды Натан Саймон своим замогильным голосом. — Вот и пользуйся ею для совещаний. Таким образом ты сэкономишь на до смешного дорогих французских ленчах и, что еще дороже, обедах”. — “А если они все-таки захотят есть?” — поинтересовался Джоэл. “Скажи, что у тебя еще одна встреча. Подмигни и скажи: “Совершенно личная”. И ни один парижанин не станет спорить”.
Столь солидный адрес может и сейчас сослужить ему службу, размышлял Конверс, когда такси, совершая головокружительные виражи среди послеобеденного транспорта, несло его по Елисейским Полям
