Помогло это все не слишком. В Петербурге и Москве Соня успела изрядно примелькаться. Делать было нечего: пришлось прокатиться по другим крупным городам. В их числе оказалась и Одесса.
В октябре 1884 года в одесском кафе Фанкони за столик банкира Догмарова совершенно случайно подсела прелестная дама, не разговориться с которой было просто невозможно. Она оказалась госпожой Софьей Сан-Донато. За свой кофе дама наивно попыталась заплатить банковским билетом в тысячу рублей. Кельнер чуть не упал в обморок от восторга при виде его, но сдачи, понятно, у него не нашлось. Догмаров оказался истинным рыцарем и счел за счастье вмешаться со своим кошельком. Вскоре выяснилось, что милая, очень признательная дама уезжает в Москву вечерним поездом, тем же самым, что и господин Догмаров. Банкир предложил себя в попутчики. Удалось взять одно купе. Ах, как много обещали ее благодарные глаза… Прелестная беседа, шоколадные конфеты, до которых мадам Сан-Донато оказалась великой охотницей и которых у нее с собой была большая бонбоньерка… Догмаров и не заметил, как сон сморил его прежде, чем дело дошло до «благодарности». Утром крепко выспавшийся банкир не нашел ни очаровательной попутчицы, ни денег, ни ценных бумаг на сумму 43 тысячи рублей.
К слову сказать, мастерицей поездных краж она была непревзойденной! Причем отнюдь не ограничивала себя российскими железнодорожными путями. Соня в совершенстве владела немецким, французским, польским языками, ей без труда удавалось выдавать себя за русскую аристократку, путешествующую за границей.
Ничего особо аристократического в ее внешности не было, да и красавицей ее никто не мог бы назвать. И все же… Небольшого роста, но имела изящную фигуру, правильные черты лица; взгляд ее глаз действовал на мужчин сексуально-гипнотически. Знаменитый журналист Влас Дорошевич писал, что ее глаза были «чудные, бесконечно симпатичные, мягкие, бархатные… и говорили так, что могли даже отлично лгать».
Сонька постоянно пользовалась гримом, накладными бровями, париками, носила дорогие парижские шляпки, оригинальные меховые накидки, мантильи, украшала себя драгоценностями, к которым питала слабость.
Жертвами мошенницы становились банкиры, иностранные дельцы, крупные землевладельцы, даже генералы – у одного из них, Фролова, например, на Нижегородской железной дороге она похитила 213 тысяч рублей… Кстати, она вообще питала особую слабость к Нижнему Новгороду – видимо, из-за знаменитой ярмарки, которая совершенно замечательным образом позволяла пополнить кошелек.
Но вернемся в многочисленные купе первого класса, где располагалась изысканно одетая Соня, называвшая себя непременно маркизой, графиней, титулованной богатой вдовой. С ее точки зрения, мужчины поразительно однообразны: так и летели на яркие лепестки. Расположив к себе попутчиков и делая вид, что поддается их ухаживаниям, маркиза-самозванка много говорила, смеялась и кокетничала, ожидая, когда жертву начнет клонить ко сну. Ускоряли сие одурманивающие духи летучим веществом, опиум в вине или табаке, а часто и в конфетах, бутылочки с хлороформом и тому подобное. У одного сибирского купца, у которого разгорелись глаза на маркизу-попутчицу, Сонька похитила 300 тысяч рублей (немыслимые деньги по тем временам!).
Слухи о ней пошли по миру. Ее приметы были известны, людей предостерегали, да они и сами стали осторожней. Кличка ее, обозначение невероятной удачливости, – Золотая Ручка – прилипла к ней, словно клеймо.
И вот однажды случилось то, что должно было случиться: легендарная удача изменила Соньке. Однако «подломили» ее не хитроумные и глазастые сыскари – «подломила» ее сама судьба. Соня влюбилась.. Она была уже, что называется, «взрослой женщиной», когда совершенно безумно влюбилась в Вольфа Бромберга, двадцатилетнего шулера и налетчика по прозвищу Владимир Кочубчик. Был он охоч до денег еще пуще, чем Соня, и она, воплощение алчности, порой упрекала в алчности его! Все же деньги – это было самое-самое главное, самое любимое в ее жизни. Они слишком тяжело ей доставались! И ей было невыносимо выбрасывать их, можно сказать, на ветер. И все же Соня никак не могла расстаться с Вольфом. Вот такая это штука – любовь…
Но она оказалась для Сони роковой.
В день ее ангела (бывшая Шейндля так привыкла к взятому себе имени, что искренне считала его своим и непременно праздновала 30 сентября, день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи) Вольф презентовал ей бархотку с голубым бриллиантом. Бесценный камень был взят под залог у одного одесского ювелира. Залогом являлась закладная на часть дома на Ланжероне. Стоимость дома на четыре тысячи превышала стоимость камня – и разницу ювелир уплатил наличными. Но через день Вольф тайно вынул камень из Сониной шкатулки и вернул ювелиру, объявив, что подарок не пришелся по вкусу даме. Через полчаса ювелир обнаружил подделку, а еще через час установил, что и дома-то никакого на Ланжероне нет и не было. Когда он вломился в комнаты Бромберга на Молдаванке, Вольф «признался», что копию камня дала ему Сонька и она же состряпала фальшивый заклад. К Соньке ювелир отправился не один, а с урядником.
Ее арестовали по такой пошлой причине, как предательство любимого мужчины…
Судить знаменитую преступницу отвезли в Москву. Здесь, в окружном суде, разыгрывая благородное негодование, Соня не признавала ни обвинений, ни представленных ей вещественных доказательств. Отрицала показания свидетелей, которые опознали ее по фотографии. Заявляла, что знаменитая Золотая Ручка – совсем другая женщина, а она, честная вдова, жила на средства мужа, знакомых и поклонников.
Полиция готова была на все, только бы не выпустить из рук преступницу. Поэтому кто-то додумался подбросить ей революционные прокламации. Она возмутилась так, что от прокурора пух и перья полетели. Это было самое праведное на свете негодование, и много лет спустя присяжный поверенный А. Шмаков, вспоминая о том процессе, назвал ее женщиной, способной «заткнуть за пояс добрую сотню мужчин». Ее негодование против «крамольников» немало расположило к ней суд, но все же приговор был суров: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбад, она же Рубинштейн, она же Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».
Отдаленнейшим местом стала деревня Лужки Иркутской губернии, откуда летом 1885 года осужденная умудрилась сбежать. Но через пять месяцев она была схвачена полицией. Сонька слишком исстрадалась от убогой тюремной жизни и жаждала тех удовольствий, которые можно купить только за деньги. Большие деньги! Поэтому она очертя голову ринулась грабить ювелирные магазины, но от жадности не подумала о мерах безопасности так, как думала прежде. В результате была арестована уже спустя пять месяцев. На сей раз приговор был построже, да еще наказание за побег присоединилось – ее приговорили к трем годам каторжных работ и сорока ударам плетьми. Однако до наказания дело не дошло: даже в тюрьме Сонька не теряла времени даром. Воспользовавшись своим легендарным обаянием, она влюбила в себя тюремного надзирателя унтер-офицера Михайлова. Ради нее он был готов на все. Михайлов принес Соне платье и среди ночи вывел ее на волю.
Кстати, говорят, кнутом арестованную все же били, но на «кобыле», скамье для сечения приговоренных, извивалась не Соня, а какая-то другая женщина, которой Соня посулила большие деньги на воле. Опять же, по слухам, долг бы честно отдан: Соня совсем не хотела, чтобы ее хоть кто-то мог назвать сявкой.
Однако сколько веревочке ни виться… Всего каких-то четыре месяца наслаждалась Соня свободой. Теперь ей предстояло отбывать каторжный срок на Сахалине.
Существует легенда о том, как Соня отправилась в путь. До Сахалина нужно было добираться на пароходе, плавучей тюрьме для перевозки заключенных. Незадолго до отправки из Одессы в городе узнали, что на корабле с другими каторжанками повезут и знаменитую Соньку Золотая Ручка, которую Одесса считала своей в доску. Любопытствующая публика заполнила всю набережную, и даже градоначальник со свитой решил подняться на корабль и посмотреть на легендарную преступницу. Произнеся пару незначащих слов, градоначальник пожелал арестантке счастливого пути и снисходительного тюремного начальства. Соня пустила слезу и преподнесла ему прощальный подарок – золотые карманные часы с накладным двуглавым орлом на крышке. Градоначальник поблагодарил и сказал, что у него уже есть точно такие же, вот ведь удивительное совпадение… И только потом заметил на своем животе пустую цепочку. Он сухо велел поскорей увести арестованную в трюм, а про себя пожалел сахалинское начальство.
И не зря. Начальству тому и в самом деле солоно приходилось!
Такие горки, которые пришлось преодолеть Соне, укатают какого угодно сивку, но она была поистине неисправима. Хотя, впрочем, сначала очень старательно делала вид, что смирилась со своей участью. Еще на этапе, когда гнали арестованных по Сахалину от порта до Александровска, места заключения, сошлась она с прожженным вором и убийцей Блохой. Во время кратких свиданий Сонька и ее новый сожитель разработали план побега…
Блоха бежал с Сахалина уже не впервой и знал, что из тайги, где три десятка человек работают под присмотром одного солдата, пробраться среди сопок к северу, к самому узкому месту Татарского пролива между мысами Погоби и Лазарева, вполне возможно. А там – безлюдье, там можно никого не бояться. Останется сколотить плот и перебраться на материк. Но Сонька побаивалась многодневной голодухи и лишений, которые неминуемы, если беглецы пойдут в своей одежде и этим путем. Она вот что придумала: они с Блохой пойдут дорожкой хоженой и обжитой, но прятаться не будут, а Сонька в солдатском платье будет «конвоировать» Блоху. По закону, жители деревень и городов должны были оказывать всякую помощь, в том числе и денежную, конвойным, и Сонька надеялась не только спастись, но и малость разжиться для первых дней на материке. Послушный ее воле Блоха убил караульного, в его одежду переоделась Сонька, и беглецы пустились в путь…
Первым поймали Блоху. Сонька, продолжавшая путь одна, заблудилась и вышла прямиком на кордон, где ее тотчас повязали. Ей полагалось десять плетей, однако врач Александровского лазарета вступился за нее и уговорил начальство отменить наказание: какая-никакая преступница, но сечь беременную… Ну да, Соня сказалась беременной, а когда нужно было идти на проверку к специалисту, послала вместо себя другую ссыльную, в самом деле находившуюся в интересном положении. Ее умение дурачить людей пригодилось и здесь! А некоторые рассказывают, что помогла ей все та же человеческая алчность: сунула доктору «барашка в бумажке», то есть денежку, а то и колечко драгоценное (у нее всегда водились какие-то немыслимые захоронки, до которых не мог доискаться ни один обыск).
Так или иначе, от плетей ее освободили, на правеж послали одного Блоху, которого признали организатором побега. К тому же за ним было убийство конвойного… Блоха получил сорок плетей. Когда его секли, он кричал: «За дело меня, ваше высокоблагородие! За дело! Так мне и надо!» Он мог сколько угодно каяться в том, что связался с Соней, но был закован в ручные и ножные кандалы.
Соня вела себя так, что казалось – воды не замутит. Жила на поселении и постепенно собрала вокруг себя новую банду. Она подкупала охрану, давала деньги в рост, приторговывала самогонкой и квасом, водилась с местными жителями и обводила их, простаков, вокруг своего многоопытного пальца с легкостью. Ее панически боялись, особенно после того, как местный торговец Никитин, главный конкурент Сони, отбивавший у нее покупателей низкими ценами, был найден зарезанным. Никто из местных не сомневался, чьих рук это дело, и все, кто пытался роптать против Сони и ее сожителей-рецидивистов, бравших за горло всякого недовольного, умолкли. Теперь она стала монополисткой, теперь она смогла разбогатеть… и только человек незнающий мог сказать, что богатством ее накопления не назовешь, просто тьфу по сравнению с тем, что было у нее раньше. Все на свете относительно, во-первых, а во-вторых, золотой песок и жемчуг, которыми иногда рассчитывались заключенные да и местные бродяги, помог Соне довольно быстро восстановить душевное здоровье. Деньги – вот что было самое главное в ее жизни, и чем больше их было, тем лучше она себя чувствовала!
К несчастью, личность убийцы Никитина оказалась ясна не только струсившим поселенцам. И тюремное начальство проявило вовсе ненужную Соне догадливость. Всех ее подельников мигом взяли в оборот. Соню не выдал никто, и хотя не было сомнений, что именно она заморочила мужикам головы, зацепить
