Его четыре широкие ноздри были открыты, а дыхание немного затруднено. Внезапно его хвост щелкнул и обвился, подобно змее, вокруг массивного бедра.

– Что такое? – спросил Лео, покидая место водителя рядом с Дэвидом.

– Доканил, – ответил Хьюланн. И указал в небо. Высоко над ними летело маленькое бронзовое пятнышко на фоне высоких облаков. Оно следовало за ними, сохраняя постоянную скорость. Это не могло быть простой случайностью.

– Может, он не видит нас? – предположил Лео.

– Видит.

– Да, наверное, ты прав.

Хьюланн и Лео наблюдали за ним, пока по толстому стеклу не забарабанили огромные грязные капли дождя. В темной пелене они потеряли вертолет из виду.

'Голубая стрела' с грохотом продолжала свой путь, хотя само небо, казалось, опустилось, а облака тащились рядом на расстоянии вытянутой руки. Четыре больших резиновых стеклоочистителя с трудом двигались туда-сюда, отстукивая гипнотический и меланхолический ритм: тук-тук, тук-тук, тук-тук, и тщательно сметали воду с ветрового стекла в водосборные выемки, издавая при этом громкое хлюпанье.

Доканил нанес удар так стремительно, что они не успели даже удивиться. Он вынырнул из гонимых ветром облаков в каких-то нескольких сотнях ярдов впереди и понесся к ним чуть ли не в паре дюймов над рельсами. По бокам вертолета торчали дула оружейных установок вертолета, и из одного с треском вылетел реактивный снаряд размером с ладонь.

Беглецы непроизвольно попытались как-то укрыться от близкого взрыва и попадали на пол, обхватив голову руками. Однако их почти подняло на ноги, когда поезд потряс взрыв снаряда, разорвавшегося в сотне футов по ходу впереди, окрасив все вокруг малиновым заревом. Доканил не собирался убивать сразу – отмщение на таком расстоянии не освободило бы его от унижения, которое он испытал всего раз в жизни. Охотник хотел только, чтобы поезд сошел с рельсов и он легко мог добраться до его пассажиров, чтобы лично свести с ними счеты…

Передние колеса поезда соскочили с искореженных стальных полос и завязли в предательском песке. Локомотив поезда накренился и медленно упал на бок. Он безжалостно тянул за собой и остальные вагоны, срывая их с рельсов и с шумом бросая на влажный песок. Резкий, визжащий металлический скрежет усиливался, пока не превратился в злобный невообразимый натиск на уши. Но стих так же быстро, как впадает в сон измученный человек.

Дэвид почувствовал, как у него струится кровь из многочисленных легких ссадин на черепе и из глубокой раны на виске. Первый раз в жизни он полностью осознал смысл этой войны. Удар пришелся ниже пояса. До этого момента он был оторван от войны. Дэвид всегда говорил себе, что долг писателя – оставаться в стороне от остального поколения. Позже он сможет дать свою оценку происходящему. Но сейчас кровь была настоящей.

Их раны кровоточили и нестерпимо болели, когда они поднялись на ноги внутри разбитой, перекошенной кабины и начали пробиваться наверх, где их уже ждал Охотник Доканил. Его фигура отчетливо вырисовывалась на фоне светло-серого уныния дождливого неба.

Упало несколько капель дождя.

Где-то прогремел гром.

Снаружи перевернутого корпуса 'Голубой стрелы' три беглеца наблюдали, как Доканил гордо вышагивает перед ними, вспоминая мельчайшие подробности своих тщательных поисков, начиная с момента тревоги по Фазисной системе. Если бы так себя повел обычный человек или наоли, такое поведение можно было назвать просто хвастовством. Но перед ними был Охотник. Он не просто возвеличивал самого себя. Во всем этом чувствовалось что-то зловещее, переходящее в неприкрытый садизм.

Закончив свой рассказ, Доканил стал подробно описывать, что собирается сделать с беглецами и какая ужасная участь ожидает их. Он явно испытывал удовольствие, что получил-таки возможность самолично привести в исполнение смертный приговор, и упивался ожиданием этого. Когда же Баналог напомнил, что Доканилу приказали вернуть пленников живыми, то Охотник метнул в сторону травматолога взгляд, в котором читалась явная угроза. Сделав это, он решил начать свое мщение со смерти Дэвида. И снова он вынул из кармана ничем не прикрытую руку, пошевелил пальцами. Дэвид, попав в струю невидимого оружия, почувствовал вокруг себя огонь.

А Доканил играл пальцами, разводил ими в разные стороны, не прикасаясь к телу человека, затем, используя одну кисть, увеличил силу мучительного воздействия на правую руку Дэвида. Одежда вспыхнула и сгорела, обнажив руку, осыпалась пеплом на землю.

– Перестань, – слабо умолял Баналог.

Доканил не обратил на него никакого внимания.

Верхний слой кожи на руке Дэвида сморщился, как будто был стремительно обезвожен, после чего на ней появились трещины, открывая взгляду розовые мышцы, которые тут же стали коричневыми, подчиняясь оружию Охотника. Послышался запах жареного мяса.

Дэвид пронзительно закричал.

Лео тоже кричал, обхватив голову руками, так как в его памяти всплывали жуткие картины: отец возле гранатомета, изуродованный, разорванный на куски… обуглившийся… мертвый…

Хьюланн обнял и прижал мальчика к себе, чтобы тот не видел того, что происходит с Давидом. К собственному удивлению, он воспринимал этого ребенка одним из своего потомства, из своего выводка. Когда он прикоснулся к мальчику, то почувствовал его тепло. Человечек уже не был таким ужасным и пугающим, как тогда, в первый раз, когда наоли обрабатывал ногу Лео в подвале полуразрушенного Бостона. Но мальчику было хуже не знать, что происходит, поэтому он вырвался и продолжал смотреть.

А Дэвид извивался, прижимая искалеченную руку к груди, чтобы таким образом сохранить ее от полного обугливания. Уже сейчас рука была в таком состоянии, что ему потребуется несколько месяцев, чтобы заживить раны. Господи, о чем он думает? Да его вообще не будет в живых через несколько месяцев – а может, даже через несколько минут. Он умирал. По-настоящему.

Доканил перевел пальцы на ногу Дэвида. Одежда парня загорелась и обуглилась, то же произошло с его мягкой кожей. Доканил хохотал жутким, грубым смехом – и вдруг задохнулся, глаза его широко раскрылись, и он закричал так же пронзительно, как и жертва. Охотник пошатнулся, сделал два неуверенных шага вперед и упал ничком на песок. Он был мертв. В его спине торчала рукоятка церемониального ножа, которым Охотники вырезают отдельные части тела своих жертв, а затем поедают их. Баналог захватил оружие с подготовленного Доканилом Алтаря. И с его помощью помог Охотнику отправиться туда, куда совсем недавно тот отправлял своих жертв.

И пока пораженные пленники стояли, не в состоянии осознать важность всего происшедшего, Баналог, двигаясь как во сне, выдернул лезвие и аккуратно вытер каждую каплю крови Охотника. Затем он направил острие себе в грудь и медленно воткнул нож между ребер. Сталь глубоко вошла в его восемнадцатислойное пульсирующее сердце. Врач старался не думать о своем потомстве, об имени своей семьи, об истории, от которой отвергал своих детей. Вместо того чтобы плакать от боли, он как-то тоскливо улыбнулся, упал на Доканила и застыл.

Хьюланн не мог справиться с переполнявшими его эмоциями. После страшных мгновений бедствий, смерти и позора они все-таки уцелели. Его как будто создали заново. Они могли теперь двигаться дальше, чтобы найти Убежище и попытаться урегулировать непонимание между наоли и землянами – не астронавтами. Ведь Хьюланн отнюдь не жестокий. Он наклонился, поднял тело травматолога, которое, казалось, весило всего несколько унций, и отнес его на несколько шагов в сторону, чтобы драгоценная кровь Баналога не смешивалась с кровью Охотника Доканила.

Снова заморосил дождь.

Дождь разбавлял кровь.

Хьюланн вернулся и стер все следы крови травматолога.

Закончив, он почувствовал, как в него вливается радость, поднимая на вершину эмоций. Они уже в Калифорнии… Рядом ревел океан… Рельсы были проложены вдоль побережья, поэтому, следуя им, они