похвалу Эрику и бойцам его отряда, начался пир. Вино было превосходным, хотя элиане редко прибегают к этому напитку. За последние семь лет Эрик второй раз пил вино. После памятной бутылки шампанского, которую они с Ольгой обнаружили в холодильнике, он как-то ни разу не почувствовал потребности в алкоголе. Содержание алкоголя в вине оказалось незначительным, но букет запаха и вкусовых ощущений был замечателен, и Эрик с удовольствием осушил поданную ему чашу. Прошел час. За столом стало шумно. Тосты следовали за тостами. Каждый из присутствующих вождей племен считал своим долгом произнести краткую речь. За столом никто не прислуживал. Все приготовленные блюда были поставлены заранее, и никаких перемен не следовало. Но и того, что стояло на столе, было бы достаточно, чтобы накормить народу в два раза больше, чем его здесь собралось.
За исключением Дука и Эрика, первого, как хозяина, второго, как героя дня, сидевших на почетных местах в центре, все остальные расселись, где кому понравилось, не соблюдая никаких рангов различия. Элианки объединились группками, обсуждая что-то свое, мало обращая внимания на торжественные речи и тосты вождей племен. Все женщины были в своих лучших нарядах из блестящей материи, богато украшенной дорогой вышивкой. Почти все носили диадемы и ожерелья с драгоценными камнями, которые в свете зажженных факелов сверкали подобно звездам в открытом космосе. По-видимому, драгоценности на Элии не имели того валютного значения, как на Земле, и служили главным образом в качестве женских украшений. Хотя и мужчины украшали себя ими. Но это были преимущественно диадемы, носящие в себе признаки отличия и почета. Денег на Элии не существовало. Торговля велась путем товарообмена и была в зачаточном состоянии. В основном преобладало натуральное хозяйство. Каждое селение, каждая семья фактически полностью обеспечивали себя всем необходимым. На Элии не было ни бедных, ни голодных, но и не было концентрации богатств в одних руках или в руках немногих. Материального неравенства просто не существовало, и само понятие такого неравенства было чуждо населению этой планеты, так же, как и принуждение человека человеком к труду или услугам. Был ли это коммунизм? Вряд ли. Земля была в частной собственности, хотя никому не приходило в голову заявить права на большее, чем можно обработать своими руками, покупать-продавать, выменивать. Ни налогов, никакой власти, кроме чисто символической власти выборного вождя, не существовало. Не было нищеты и голода, уголовных преступлений, воровства и обмана. Никто никого не оскорблял, никто ни перед кем не унижался. Это было просто невозможно. Любое недоброе намерение, любая злая мысль немедленно становилась открытой для всеобщего обозрения. В этом обществе, естественный отбор которого затрагивал моральные качества человека, выживали только те, кто, как говорится, были джентльменами не по воспитанию, а по рождению.
Из задумчивости Эрика вывел мягкий толчок в бок. Стелла уже минуты три предлагала ему блюдо с фаршированным трюфелями фазаном.
– Ты совсем ничего не ешь, – упрекнула она его. – Мы все так старались приготовить побольше вкусного. Съешь хотя бы вот это.
Блюдо действительно было изумительным. Еда просто таяла во рту. Французы говорят, что с трюфелями можно съесть собственный язык, а они понимают толк в еде, не то что англичане, воспитанные с детства на традиционной овсянке.
Покончив с фазаном, Эрик, к явному удовольствию Стеллы, принялся за заячий паштет, а затем уничтожил пару омаров или гигантских морских раков, что привезли с побережья.
Все уже давно насытились, но не покидали стола, оживленно беседуя и ожидая еще чего-то.
Вскоре на покрытое ковром пространство вышла небольшая группа элиан с музыкальными инструментами, похожими на земные. Правда, преобладали всевозможные рожки и ударные инструменты. Музыка элиан отличалась исключительной ритмичностью и в то же время ненавязчивой мелодией. Эрик был не то что равнодушен к музыке, но мог прожить без нее. Он не терпел громкого исполнения, и в этом отношении манера элиан ему понравилась. Песни и музыкальные произведения аборигенов отличались большим разнообразием, плавными переходами и особой логичностью, которая на Земле встречается только в произведениях великих композиторов XIX столетия. Сочетание твердости с певучестью в языке элиан, частота следования гласных А, О, Э чем-то роднили их песни с песнями родных русских просторов и, если не вслушиваться в слова, казалось, песня прилетела с берегов далекой Волги или холодного Ильмень- озера.
Содержание песен чаще всего посвящалось воспеванию красоты природы и женщин. В них не было трагических оттенков, так характерных для русских песен. Эрик давно обратил внимание на то, что элианам не знакома религия. Религию им заменяли легенды, сказания, но почитание богов, а тем более единого бога – творца всего живого, не встречалось ни в обрядах, ни в песнях, ни в сказаниях. По- видимому, свойство элиан понимать, как они говорили, природу вещей не создавало той мучительной неопределенности, свойственной мышлению человека, когда он, достаточно разумный, чтобы понять странность мира, не мог объяснить его.
Человек создал гипотезу высших сил, свалил на них всю ответственность за происходящее и, успокоившись, стал развиваться дальше. Без этой гипотезы, ошибочной, но гениальной по своему психологическому эффекту, нравственное, культурное, а возможно, и научно-техническое развитие было бы невозможно, так как им мешал бы страх перед необъяснимыми силами природы. Элиане, по всей вероятности, в своем развитии в такой гипотезе не нуждались. Их мозг интуитивно воспринимал всю глубину сущности окружающего мира, а их сенсорное восприятие, представление о котором Эрик получил благодаря дару Дука, позволяло им видеть то, что недоступно восприятию землян даже при помощи самых точных приборов. Прибор, каким бы точным он ни был, дает возможность заглянуть в мир недоступного только через узкую щель проводимых измерений. Глубина восприятия мира позволила элианам обойтись без религии. Место бога заняла природа. Ее понимали, восхищались ею, берегли ее, но не обожествляли. Может быть, думал Эрик, их непосредственность, лишенная всяких условностей отношений между собой и окружающим миром, содержит в себе тот высший рационализм, который дается нам только путем длительных, мучительных размышлений и нравственных открытий. Им не нужны ни Сократ, ни Платон, ни Аристотель, так как каждый из них является и тем, и другим, и третьим, а в своей совокупности превосходит их глубиной нравственного понятия и совершенства. Что бы сказала Стелла, если бы знала, что ярого проповедника группового брака мы почитаем как первейшего мудреца и основателя философии? Жан Жак Руссо – человек, страдавший сексуальными извращениями, создал произведения, воодушевившие первых социалистов. Почему наша земная нравственность никогда не была чиста и всегда содержала пятна грязи, прикрытые одеждой ханжества и лицемерия? А могла ли она быть иной?.. Мифы, легенды, библейские предания, переполненные описанием жестокости, насилия, сексуальных извращений, кровосмесительных связей, детоубийств, – все это, приукрашенное и опоэтизированное, становилось основой нашей культуры, вдохновляло поэтов, художников, композиторов.
Испорченное детство человечества? Возможно. Но избавится ли когда-нибудь оно от всего этого наслоения, не проявятся ли эти наслоения в будущих поколениях, когда мощь человечества достигнет такого уровня, при котором проявившийся дефект нравственного воспитания дает ужасные плоды. Ничто ведь не исчезает бесследно…
Мелодия затихла, оставив лишь мерные звуки барабана. Эрик посмотрел на сцену. На нее из темноты ночи в круг, освещенный факелами, медленно выступала вереница элианок. Раскачиваясь в такт ударов барабана, они медленно обошли сцену. Темные длинные покрывала скрывали лица и фигуры. Факелы вдруг погасли, затем снова зажглись, еще ярче освещая сцену. Когда они зажглись, женщины были уже без покрывал. Их обнаженные тела перекрывали только узкие полоски материи, усеянные сплошь сверкающими в свете факелов, камнями. Барабаны забили сильнее. Начались танцы. Если бы Эрик и попытался описать их и то впечатление, которое они оставили у него, ничего бы не вышло. В движении танцовщиц было столько гармонии, грации и одновременно пылкости и необузданной страсти, что ничего подобного он никогда не видел и не мог себе представить. Движения молодых элианок были откровенны, даже, можно сказать, предельно откровенны, но в их откровенности не было ничего низменного. Напротив, понимая естественный скептицизм человека, не видевшего подобный танец, а следовательно, не воспринявшего всей его глубины и красоты, можно утверждать, что в танце достигалось несовместимое, казалось бы, сочетание целомудрия и эротики. Эрик сделал для себя еще одно открытие: физическая красота человеческого тела не может вызывать других чувств, каждая поза, принятая телом, воспринимается как законченное, доведенное до совершенства художественное произведение.
