действующего лица.
Она внезапно замолчала: Рома шел к ним.
— Секретничаете? — спросил он.
— Ага, — улыбнулась Лера.
— А я вот сейчас все узнаю, — сказал Рома и нагнувшись к Жене спросил: — Потанцуем?
Женя кивнула. На этот раз музыканты играли «Розовые розы Светке Соколовой» — розы были в моде в этом сезоне. Под такую музыку было трудно танцевать медленно, но Рома обхватил Женю и начал двигать ее в каком-то собственном внутреннем ритме.
— Так что это за цветик-семицветик? — спросил он.
Неохотно Женя начала рассказывать — про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила ее оторвать лепесток и загадать желание. Она всегда рассказывала только про первый лепесток — все остальные мало подходили для рассказа. Теперь их оставалось только четыре, и неожиданно она поняла, на что бы она потратила один из них.
— Ты не знаешь, почему мы так мало общались в школе? — спросил Рома.
— Ну, ты был как-то увлечен комсомольской работой, — ответила Женя.
— Володя тоже, — и он кивнул на счастливого молодожена, танцующего со своей Машей.
— Ну, и ты был слишком серьезен, — добавила Женя.
— Я и сейчас серьезен, — ответил Рома.
— Да, ты теперь такой деловой, — улыбнулась Женя, — тебе даже идет.
— Можно сказать, я нашел себя, — все так же серьезно сказала Рома.
— Про тебя можно в «Огонек» писать. «Перестройка помогла молодому кооператору найти себя».
— Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…
— Рэкета боишься? — спросила Женя.
— Да нету никакого рэкета. Просто есть у меня люди, я им плачу деньги, чтобы если что случилось со мной или вокруг меня — они разобрались. Вот и все.
Музыка кончилась, и тамада снова закричал:
— Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.
— Это что! — закричал Поручик над самым ухом Жени, — я лучше вам расскажу анекдот про черное!
— Какое это анекдот про черное? — спросила Женя.
— Ой, Женечка, ты маленькая еще, — сказал Нордман, — тебе еще рано.
Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот:
— …А она отвечает: «Мухи!»
— Фу! — сказала Женя.
— Голубчик, — сказала Наталья, — ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.
Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу.
— Идеальная свадьба, — сказал Поручик, — полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой.
— Боря, — сказал Белов, — ты бы сократился, а то вылетишь отсюда. Я уже говорил тебе, что я люблю Машу и в самом деле хочу прожить с ней всю жизнь.
— Горько! — крикнул Нордман.
И пока все кричали «горько-горько», Женя выскользнула из толпы и вернулась к своему столику. Истерзанная роза одиноко лежала на столе. Она взяла ее в руки и, оторвав лепесток, прошептала про себя магические слова:
— Вели, чтобы я максимум через полгода вышла замуж, чтобы мой муж любил меня, чтобы у него были деньги, и чтобы я никогда не знала ни в чем недостатка.
Женя не назвала имени, но сама она твердо знала, кого имеет в виду.
На вкус зубовская смесь оказалась менее противной, чем Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков вообще все обстояло странно: можно ли говорить о вкусе, когда твой организм реагирует столь сильно? Может ли быть «вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации»? Даже от марки кислоты во рту остается привкус — может быть, привкус сведенных мышц — а однажды Антон слушал долгий спор о том, чем
Итак, Антон сам не знал, есть ли вкус у зубовской смеси, но тошнить его начало сразу же. Он сразу вспомнил, как однажды кто-то привез стеблей каких-то эквадорских лиан, кору которых следовало сварить, чтобы получить аяхуаску. Вываривали кору долго, но выпить образовавшееся пойло было почти невозможно. Галлюцинаций не получилось, но зато в процессе приготовления все пришли в состояние ultimate high — вероятно, от общего возбуждения. Потом, вроде бы, выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья — но повторить эксперимент не представлялось возможным.
Внезапно тошнота кончилась, или, точнее, отошла на второй план. Возможно, Антону наконец-то удалось сконцентрироваться на лежавшем на столе колечке, а, может быть, действие психоделика само по себе вступило в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне электрички и глядел в окно, где опять тянулась бесконечная стена, но на этот раз вместо агрессивных надписей на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть туда бензина. «Цветик- семицветик», — повторил про себя Антон, не то пытаясь придать этим пятнам форму, не то просто для того, чтобы не забыть, зачем он отправился в это путешествие. Словно в ответ на заклинание его на секунду отпустило, вагон исчез, и он понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. «Интересно, вырвало меня или нет?» — подумал он, но, опустив голову вниз, увидел все те же радужные — семицветные — разводы. Антон провел по полу руками, но руки погрузились в узоры как в жидкость, или, точнее, как в желе. От испуга Антон неожиданно для себя самого вскочил. Ему показалось, что он поднял себя силой мысли, потому что тело по-прежнему ему не повиновалось. Может быть, впрочем, он оставался неподвижным, и вскочил только внутри собственной галлюцинации. Возможно, впрочем, что и на четвереньках он стоял только внутри нее. Так или иначе, он сделал несколько шагов. Какое-то странное пятно в углу комнаты привлекло его внимание, и он направился к нему.
Это была печатная машинка. В этом фантомном мире она одна была столь восхитительно материальна, что Антон начал гладить ее металлический корпус и истертые овалы букв. «Кажется, галлюцинации кончились», — подумал он и порадовался, что может отличать реальность от иллюзии. Но тут же он рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке,
