— Конечно, жалко. Столько усилий — и все зря. Уж сколько ее обхаживал, чего только не придумывал — звонил, писал мелом на лестнице всякие глупости, просто как школьник… на секс развел — а все равно: не вставило. Меня от этого, собственно, и злость забрала: просыпаюсь утром, лежит девка подо мной и ни хуя не понимает, как ее наебали… может даже, что выебли, не понимает. Ну, я ей и велел глаза открыть. А как она меня узнала, пришлось съебывать. — Он еще раз затянулся и сказал: — Трава ваша, кстати, совсем не цепляет.
Трава, определил Антон, цепляла Зубова чрезвычайно неприятным для окружающих образом: он становился чрезмерно разговорчив, причем в какой-то алкогольно-матерной манере. Никогда не думал, что человек, который имеет дело с веществами почти профессионально, может оказаться настолько безмазовым, подумал он. Ему бы больше пошло водку пить.
— Милу, я спрашиваю, не жалко? — повторил Олег.
— Милу? — переспросил Дима и рассмеялся, словно эта мысль показалась ему очень смешной, — Она же на всю голову ебнутая. Это, можно считать, естественная убыль. Скажем, какой-то процент окончательно сходит с ума от психоделиков, а она от дефлорации ебнулась насмерть. В конце концов, суицид для провидцев — обычный риск. Достойный конец.
— Суицид — глупость, — сказал Горский.
— Да ты — подонок! — крикнул Олег и неожиданно вцепился Диме в волосы.
Это было одновременно неуместно и смешно. Антон подумал, что от фразы за версту несет старым советским кино, и кинулся оттаскивать Олега.
— Ну, хорошо, пусть я буду подонок, — сказал Дима, отдышавшись, — и дальше что? Не будете же вы на меня в милицию теперь заявлять. Да и за что?
— Как за что? — крикнул Олег с кресла, в котором его безо всяких усилий удерживал Антон, — Да вот за наркотики на тебя и стукнем! Думаешь, это западло? А что девушка под машину бросилась — не западло?
— Ну, знаешь, — как-то сразу обиделся Дима, — все-таки разница есть. Должны же быть хоть какие-то пределы.
— Еще скажи — понятия! — выкрикнул Олег и Горский, сквозь неожиданный смех, сказал:
— Ну, я думаю, мы без милиции обойдемся.
— Я не сомневаюсь, — ответил Дима, всем своим видом показывая, что он оценивает слова Олега как неуместную, но все-таки шутку, — мы тут все свои.
С этими словами он вдруг полез в карман и достал пейджер. Он быстро посмотрел на экранчик и деловым тоном сказал:
— Простите, ребята, дела, надо бежать. Клиенты не ждут.
Антон так и не понял, не то он не услышал звонка, не то Зубов просто придумал этот вызов, чтобы поскорее уйти.
Уже с порога комнаты Дима обернулся к Горскому:
— Ты звякни, скажи, как тебя вставило. Интересно же.
Когда за Зубовым закрылась дверь, Антон освободил Олега, который повел себя странно: тут же взял страницу газеты «Сегодня», лежавшую на столе у Горского, и начал аккуратно заворачивать в нее что-то, зажатое в кулаке.
— Ты чего? — опешил Антон
— Это волосы Зубова, — сказал Олег, — впрочем, ногти, конечно, было бы лучше… или зубы… но я побоялся, что силы не хватит. Я же не боксер.
— А зачем они тебе?
— Не понимаешь? — удивился Олег, — Слышь, Горский, он еще спрашивает — зачем? А скажи, у меня натурально получилось?
— Не очень, — сказал Горский, — я догадался. Особенно когда ты реплики с места начала подавать.
— Это я для правдоподобия… чтобы он не подумал, что я быстро остыл.
Олег сунул кулек в карман и сказал:
— Представляешь, менты меня останавливают, обыскивают, думают, что там трава — а там волосы. Ты, кстати, знаешь пиздатую историю про Пушкина?
Горский не знал, и Олег в красках рассказал известную московскую байку, про человека, родители которого давно, еще в шестидесятые, подозревали, что он
— А зачем к стулу привязывать-то? — спросил Антон.
— А она боялась, что вдруг буянить начнет или там в окно решит прыгнуть, — предположил Олег и продолжил: — Сын приходит домой, родители ему все рассказывают, так, мол, и так, нам все известно, не отпирайся, а он в ужасе говорит: «Мама! Что ты наделала! Это же был
— Самое характерное, — сказал Горский, — что ее вставило.
— Неудивительно, — вспомнил васину комнату Антон, — Пушкин же был эфиоп. Как Хайле Силассе.
Олег поднялся.
— Пойду, чайник поставлю, — сказал он, — а то цеплять не цепляет, а сушняк налицо.
Когда он вышел, Антон спросил Горского:
— Юлик, а для чего ему волосы?
— Ну, в магии, наверное, будет упражняться. Не знаешь что ли, для чего людям волосы.
— Не, все-таки цепляет, — сообщил всем вернувшийся Олег, — я на кухне думал о том, что будет, если электрический чайник еще на плите подогреть. Совершенно ебнутая идея, да?
Антон кивнул и в свою очередь спросил:
— А ты из волос Зубова куколку будешь делать?
— Конечно. А как же иначе? Не в милицию же идти. Как-нибудь сами разберемся.
Антон пожал плечами. Он верил в магию — после того количества психоделиков, которые он принял, трудно было бы в нее не поверить — но допустить, что кто-то из людей его круга собирается ей всерьез заниматься, было как-то странно.
— А какая магия? — вежливо спросил он.
— Я бы описал это как смесь кроулианства и вуду, — ответил Олег.
— А… — протянул Антон, — каждый мужчина и женщина — это звезда. Как же, как же.
Эта фраза была единственным, что он знал о Кроули. Антон сам уже не помнил откуда.
— Типа того, — ответил Олег.
— А как вуду сочетается с Кроули? — спросил Горский.
— Легко, — Олег заметно возбудился, — вуду вовсе не догматическая религия. Она позволяет принимать в себя фрагменты любых практик и религий мира — от католицизма до кроулианства. Думаю, даже у Билли Грэхема можно что-то взять — неясно, правда, для чего.
— А ты из Димы сделаешь зомби? — поинтересовался Антон.
— Зачем? — удивился Олег, — просто убью.
Антон вежливо рассмеялся. «Вот человек, с которым я бы кислоту принимать не стал», — подумал он и тут же снова рассмеялся, вспомнив, с кем только ему не доводилось, как выражался Никита, «преломлять марку».
— И давно ты практикуешь? — спросил он.
— Да уж года полтора. Вот, машину себе наколдовал. Правда, она поломалась сейчас… так что надо еще работать и работать. Это тебе не бизнес — тут деньги легко не даются.
— Понятно, — Антон кивнул, — как травы не будет, к тебе приду.
