Полилло пожала плечами.

— Корайс всегда говорила, что вспыльчивость — худшая моя черта. Теперь, когда ее нет, мне приходится самой сдерживать себя. — Ее глаза затуманились. — Я зависела от нее во многом. Но я такая стерва. Не знаю, как она терпела меня. — Она зло вытерла слезу.

— Она любила тебя, Полилло, — сказала я. — Как и мы все. А что касается твоих недостатков, я лично считаю, что боги дали их тебе, чтобы компенсировать твои достоинства. Иначе бы ты была слишком уж совершенной.

Она фыркнула.

— Достоинства? Я большая и страшная. Какие уж тут достоинства!

Я была потрясена.

— Страшная? Полилло, нет на свете женщины, которая не позавидовала бы твоей красоте.

И это была правда. Как я уже говорила, Полилло была прекрасно сложена. Ни одна унция жира не портила ее совершенной фигуры. Ее ноги были грациозны, как у балерины, а лицо с огромными сияющими глазами так и просилось на полотно.

— По крайней мере, я не разбиваю зеркала по утрам, — проворчала она. — Но ты ведь не станешь спорить, что мои сила и размеры чудовищны.

— Тебе дарована сила героев, а не чудовищ, — возразила я. — И когда-нибудь, когда наше время останется далеко в прошлом, о тебе будут петь песни, дорогая. В легендах будут рассказывать о прекрасной женщине, обладавшей силой десяти рослых мужчин. Придется тебе с этим смириться. Ты войдешь в легенды.

Полилло хихикнула.

— Вместе со своим стервозным характером.

— Вместе с ним, — согласилась я.

Она отпила из бокала.

— Я и правда за свою жизнь отлупила нескольких негодяев, которых стоило отлупить.

— Без сомнения, — согласилась я.

— А начала со своего отца…

— Ты говорила мне, что он был негодяем, — сказала я, — но никогда не объясняла почему. Он ведь был владельцем постоялого двора, верно?

Полилло кивнула.

— Отчасти владельцем двора, отчасти кузнецом. Он был велик и силен, сукин сын. Если бы ты видела мою мать, ты бы поняла, что я не зря называю его так. У него был постоялый двор — страшная дыра, но на перекрестке нескольких дорог — и кузница, где он подковывал лошадей путешественников. И он пропивал все вырученные деньги, а мы ходили в синяках и носили лохмотья, пока я не выросла. Иногда мне кажется, что именно поэтому я и выросла такой большой. С тех пор как я себя помню, он нас лупил. Сломал руку моему старшему брату, а тот был — мухи не обидит, добрая душа. Мать всегда хромала, и лицо у нее было в синяках. Я так ненавидела его, что однажды огрела его кочергой, когда он лег спать. Мне было тогда шесть лет, и он страшно выдрал меня.

Больно было дьявольски, но я не кричала. Решила, что этого он от меня не дождется. Тогда я и решила, что вырасту большой и сильной, и он тогда побоится трогать кого-либо из нас. Я стала поднимать вещи, все, что было тяжелое. И стала бегать и бороться. Когда мне исполнилось десять, я могла поднять его наковальню. И я принялась ждать. Но прошло несколько недель, прежде чем он снова проявил свой характер. Я чуть не взбесилась от ожидания. Я уже начала бояться, что он решил исправиться. Я так ненавидела его, что молилась, чтобы этого не случилось. Вот как я хотела отомстить ему! Но мне был нужен повод.

— И ты получила его в конце концов? Полилло невесело улыбнулась.

— Разве собака пробежит мимо падали? Конечно, я его получила. Он напал на мать. А я остановила его. — Тут Полилло ударила кулаком по открытой ладони. Я моргнула от костедробительного звука удара. — Один удар. Свернула ему его уродливую челюсть. Зубы разлетелись во все стороны. Даже в суп попали. Потом я вытолкала его, а матери сказала, что отныне таверна принадлежит ей.

— Ты больше его не видела?

— Никогда, — рассмеялась Полилло. — Как он мог оказаться у нас, когда все знали, что его десятилетняя дочь отлупила его? Вот она, мужская гордость! Если мужчина один раз ломается, то это навсегда.

— Как матрос, который сегодня намочил штаны? — спросила я.

Полилло нахмурилась.

— Нет, он не так уж плох. Я видела, как он работает — не отлынивает, как другие. И в бою дрался хорошо. Я просто застала его врасплох. Он не хотел оскорбить меня. Это у него просто вырвалось. Когда я смотрела на него сверху вниз, я сказала себе: «Полилло, старушка, сколько раз ты сама попадала в неприятности и открывала свой рот, когда его нужно было держать на замке?» А потом я подумала, что Корайс бы не понравилось, если бы я убила его. Вот я и не стала.

Она начала наполнять свой бокал, но потом резко остановилась, нахмурившись.

— Как ты думаешь, люди теперь подумают, что я стала мягкотелой?

— А тебя это волнует? — спросила я.

— Да нет, не особенно, — ответила она, немного подумав.

Когда Полилло поняла, что сказала, на ее лице появилась великолепная улыбка.

— Корайс гордилась бы мной, правда?

— Обязательно, дорогая, — сказала я.

И мы провели чудесную ночь, допивая ликер, смеясь и рассказывая небылицы, как когда-то давно, когда мы были молоды и наши надежды были ярки, как непроверенная сталь наших новеньких мечей.

Когда мы взяли курс на восток, я каждый день заставляла себя просыпаться затемно, чтобы видеть рассвет. От этого зрелища я никогда не уставала — когда розовые блики отражались в светлеющей воде. Гэмелен, как и все старики, вставал рано, поэтому он обычно присоединялся ко мне, и я описывала ему пейзаж, а он ловил рыбу.

— Когда я был мальчишкой, — сказал он однажды, — мне больше нравились закаты. Все разочарования прошедшего дня исчезали, и багровый свет солнца сулил много радостей завтра. Но когда я состарился, уходящее солнце… напоминает мне о… бренности, черт бы ее побрал! Теперь я уже не уверен, будет ли завтра. А на рассвете легче убедить себя, что до вечера-то ты дотянешь.

— Но вы же маг, — удивилась я. — Разве маги не чувствуют, когда придет смерть? Я думала, что, если Черный Искатель стоит рядом, маг чувствует это.

Гэмелен засмеялся.

— Единственным магом, который правильно предсказал свою смерть, был мой старый учитель. Каждый день он говорил нам, что мы, его тупоумные ученики, сведем его в могилу. И, представь себе, однажды это случилось. Ему было девяносто два.

— Вы его переживете, друг мой, — сказала я. — И лучше не разочаровывайте меня. Или я вас отругаю.

Вместо того чтобы вежливо рассмеяться моей неуклюжей шутке, Гэмелен внезапно серьезно взглянул на меня.

— Вчера мне приснилась пантера, — сказал он.

— Да?

— Ничего особенного. В моем сне она была в моей каюте и хотела выйти. Она волновалась — ходила взад-вперед. Но когда я подошел к двери — ведь я во сне зрячий — и попытался выпустить ее, я не мог отодвинуть засов. Я позвал на помощь, но никто не пришел.

— А потом?

— Это все, — сказал Гэмелен. — Я проснулся. — И он спросил: — А тебе снилась пантера, Рали?

— Мне вообще ничего не снится, — ответила я. — С тех пор как я увидел архонта и первый раз увидела пантеру.

— А обычно ты видишь сны?