— Ну что ты стоишь с ней? Выбрось и помоги расставить стулья по местам.

— Травинка, — повторил он, — из ЧАЩИ ВСЕГО.

…И вдруг, прижав травинку эту к самому своему сердцу, он побежал…

Паркету не было конца, но первые растения уже пробивались, потом то тут, то там — все реже и реже — замелькали только отдельные паркетные плиточки — и кончились.

Как далеко, оказывается, было до лужайки — маленькой зеленой лужайки у входа под арку! Но вот и лужайка. Подозрительно гудят арочные своды: нужно спешить… Он помчался вперед по каменному коридору, мимо скамеечек и глянцевых коринфских колонн. Что-то обваливалось за его спиной — обломок камня сильно ударил по ноге. В двух шагах от него упала колонна — только бы успеть! Бон Жуан прекрасно умел любезничать, но инженерного расчета было в нем, пожалуй, маловато: коридор явно не был сработан на века… Рушились стены, камни заваливали проход, становившийся все более узким.

Не широкими, как в первый раз, но тесными — ах, какими тесными! — воротами приходилось проникать ему теперь в этот мир…

И рухнул коридор. Петропавел едва успел выскользнуть из совсем уже узкого прохода с противоположной стороны. Облегченно вздохнув и даже не обернувшись, он побежал по равнине. Его Большой Выбор был сделан, а обвал отрезал пути назад. Впрочем, что такое «вперед» и «назад», «вправо» и «влево», «вверх» и «вниз», он уже не понимал.

По равнине во весь опор проскакал Всадник-с-Двумя-Головами, на ходу обернувшись и приветливо помахав ему рукой. Петропавел улыбнулся в ответ, потом упал вперед и, соблюдая все заповеди Летучего Нидерландца, полетел невысоко над Землей…

Я отступаю. После сумбурного выступления, решительного наступления, бескровного преступления и тихого исступления я отступаю. В отступлении моем нет ничего драматического: это лирическое отступление.

Я отступаю. Всегда, когда в литературе герой успевает выскочить из-под обломков, читатели запаздывают… Он возвращается к своей литературной действительности, а мы остаемся в реальной, которая тем и отличается от литературной, что среди всех предлагаемых ею исходов нет ни одного иррационального. В литературе же возможность для такого исхода есть у писателя на крайний случай всегда. И если в жизни, попав в тупик, мы можем выйти из него только ценой какой-нибудь серьезной потери, то в литературе всегда остается последний шанс — на крыльях вылететь через печную трубу.

Может быть, это — единственное, что следует знать, обращаясь к литературе. Знание такое, по всей вероятности, и определяет наше отношение к произведению как к не-жизни как к чему-то иному— подчиненному высшим законам Искусства. А все Высшие Законы Искусства иррациональны.

Но я отступаю. Всякое повествование однажды кончается — и тогда писатель отпускает героев на свободу. Там они и будут жить, уже не подвластные ничьей воле — тем более воле интерпретаторов, от которых они всегда сумеют ускользнуть. Ведь интерпретаторы живут в иной реальности, — правда, они не часто понимают это. И начинают судить произведение обычным, юридическим образом. Они задают очень много вопросов в надежде выяснить, бывает ли так на самом деле и бывает ли так вообще.

Мне легко ответить на эти вопросы: ведь я отступаю. Я говорю, что ничего этого не было и что это вообще не бывает на самом деле. Потом я улыбаюсь и беру на себя смелость заявить от имени каждого, кто причастен к искусству: всего этого не было и всего этого вообще не бывает на самом деле. Такова уж Художественная Неправда. Что же делать с Художественной Неправдой? Оставим ее как она есть: воспринять литературное произведение значит не понять его до конца, все время обращаться к нему в надежде понять до конца… а не понять. Ведь даже сами герои не всегда понимают себя — и, когда Петропавел, прижав зеленую травинку к сердцу, бежит туда, откуда еще полчаса назад едва унес ноги, — он, наверное, тоже плохо понимает себя. Но мы не можем ему помочь. Самое большее, на что мы способны, — это проводить его до яркой лужайки… ну, может быть, чуть дальше. Проводить его, проводить нашу повесть…

И уже не имеет никакого значения, кто написал это: ведь я отступаю. Важно вовремя сдать позиции.

Я отступаю на глазах у вас, любезные читатели, отступаю просто: не сопротивляясь больше и ни о чем не жалея — перед этой вечной загадкой. Загадкой Художественности. Я отступаю.