теплые красноватые отблески на фламандские гобелены и резной мрамор стен. Подошедший слуга налил Эмме в стакан воды, а Люку – французского вина. Дворецкий снял крышки с блюд и наполнил тарелки ароматным бульоном с трюфелями.

Люк с улыбкой взглянул на дочь:

– Мне всегда тревожно, Эмма, когда у тебя такой довольный вид. Надеюсь, ты не собираешься мучить новую гувернантку, как предыдущую?

– Вовсе нет. Она гораздо лучше, чем мисс Коли.

– Что ж, – небрежно заметил Люк, – полагаю, что лучше мисс Коли быть нетрудно.

Эмма хихикнула:

– Это верно. Но мисс Биллингз мне нравится.

Брови Люка поползли вверх.

– Тебе она не показалась чересчур серьезной?

– О нет. Я уверена, что при всей своей серьезности ей хотелось смеяться.

Люк представил себе непреклонное лицо мисс Биллингз и пробормотал:

– У меня что-то не сложилось такого впечатления.

– Мисс Биллингз собирается научить меня этикету, приличиям и всему-всему. Она говорит, что мы не всегда будем заниматься в классной наверху. Что я точно так же хорошо все пойму, если мы возьмем книжки и будем читать их под деревом. Завтра мы будем читать про древних римлян, а потом будем разговаривать только по-французски до самого ужина. Я тебя должна предупредить, папа, что, если ты меня спросишь о чем-то после четырех часов, я буду вынуждена ответить на языке, которого ты не понимаешь.

Он с иронией посмотрел на нее:

– Я говорю по-французски.

– Говорил когда-то, – победоносно возразила Эмма. – Мисс Биллингз сказала, что, если в языке не практиковаться постоянно, он теряется очень быстро.

Люк опустил ложку, удивляясь, как ухитрилась эта гувернантка так заворожить его дочь. Может, она пытается подружиться с Эммой, чтобы воспользоваться чувствами девочки как оружием против него, когда придет время уезжать? Ему это не нравилось. Карен Биллингз лучше быть поосторожнее, или он заставит ее пожалеть, что она родилась на свет. Всего один месяц, напомнил он себе, стараясь не потерять выдержки.

– Эмма, не привязывайся слишком к мисс Биллингз.

Может быть, она не долго у нас задержится.

– Почему?

– Всякое может случиться. Может оказаться, что она не сумеет толком тебя учить. А может быть, она решит перейти на другое место. – Он отпил глоток вина. – Просто не забывай об этом.

– Но если я захочу, чтобы она осталась, она останется, – упрямо возразила Эмма.

Люк ничего не ответил, взял ложку и зачерпнул супа.

Через минуту он переменил тему разговора и стал рассказывать о замечательной лошади, которую собирался купить.

Эмма последовала его примеру и до конца ужина тщательно избегала любого упоминания о гувернантке.

Тася внимательно разглядывала свою комнату. Ее поместили на третьем этаже. Комнатка была маленькой, но чистой и, главное, уединенной. В круглое оконце утром должно было заглядывать солнце, и Тася порадовалась, что оно ее станет будить. Узкая постель была застелена белыми простынями и накрыта простым лоскутным одеялом. В углу стоял умывальник красного дерева с выщербленным фарфоровым тазом, украшенным узором из листьев и ягод смородины.

Около окна стояли стол и стул, у противоположной стены – старенький шкаф с овальным зеркалом на дверце.

Тася принялась распаковывать чемодан. Она достала головную щетку и кусок пахнущего розой мыла. Все это ей подарила Алисия. И именно благодаря Алисии у нее теперь было два платья: серое, которое было на ней, и черное муслиновое, которое она повесила в шкаф. Под одеждой она скрывала бабушкин золотой крест. Перстень отца она завязала в уголок платка и спрятала под бельем в глубине шкафа.

Передвинув стул в угол комнаты, Тася прислонила к его деревянной спинке икону, поставив таким образом, чтобы ее было видно с постели. Любовно провела она кончиком пальца по нежному лику Богоматери. Теперь у нее будет свой «красный», то есть прекрасный, угол. Во всех православных домах есть такой угол, где русские люди молятся по утрам и вечерам, обретая душевный покой.

Ее раздумья прервал стук в дверь. Открыв ее, Тася оказалась нос к носу со служанкой, которая была ненамного старше ее. На девушке были накрахмаленные передник и чепчик, почти полностью прикрывавший ее льняные волосы. Тася отметила, что черты лица довольно приятны, но глаза смотрят жестко, а губы поджаты.

– Я Нэн, – сказала девушка. – Вот ваш ужин. Когда поужинаете, выставьте поднос за дверь. Я потом приду и заберу.

– Благодарю вас, – пробормотала Тася, смущенная враждебностью девушки. Та, казалось, была чем-то рассержена, но Тася не понимала чем.

Нэн быстро все объяснила:

– Миссис Наггз говорит, что я буду обслуживать вас, а мне лишняя работа ни к чему. Колени и так болят от беготни – весь день вверх-вниз по лестницам. Теперь я еще должна буду носить вам растопку, воду для мытья, подносы с ужином.

– Мне очень жаль. Мне много не потребуется.

Нэн презрительно фыркнула и, повернувшись, поспешила вниз.

Тася отнесла поднос на стол, по пути искоса Глянув на икону.

– Видишь, каковы эти англичане? – пробормотала она.

Многострадальное лицо Богоматери не дрогнуло.

Сняв салфетку, Тася посмотрела, что ей принесли. На подносе стояла тарелка с несколькими кусочками жареной утки с ложкой коричневого соуса и вареными овощами, лежал рожок. Все было красиво разложено и украшено фиалками. В маленькой стеклянной чашечке был белый пудинг, похожий на густой кисель. Его подавали и дома у Эшборнов.

Бланманже – так называла это блюдо Алисия. Англичанам нравилось это безвкусное кушанье. Тася покрутила в пальцах фиалку и снова накрыла поднос салфеткой. Есть не хотелось. Если б она проголодалась…

О, если б ей дали ломоть черного русского хлеба с маслом! Или жареных грибов со сметаной. Или блинов. Или оладушек, залитых медом. Ей хотелось чего-то привычного, чего-то, что бы напоминало ей о мире, откуда она приехала.

События последних месяцев жизни смешались в голове. Все-все ушло сквозь пальцы, как песок, и теперь ей не за что было держаться.

– У меня есть я сама, – вслух произнесла Тася, но голос прозвучал напряженно. Она рассеянно прошлась по комнате и замерла перед зеркальным шкафом. Давно она не смотрела на себя, только мельком, чтобы убедиться, что волосы не растрепаны и все пуговицы застегнуты.

Лицо очень осунулось. Скулы заострились и как-то истончились. Шея стала совсем тонкой, сиреневатые тени ключичных ямок выглядывали из-под воротника. Кожа обесцветилась. Тася невольно сжала в пальцах фиалку, и сладкий запах раздавленного цветка поплыл по комнате. Ей не понравился вид этой хрупкой женщины в зеркале, этой незнакомки, неуверенной, как потерявшийся ребенок. Нет, она не позволит себе сломаться. Она сделает все, чтобы вернуть себе силы. Твердым шагом она направилась к столу.

Разломив пышный рожок, она откусила кусочек и стала жевать. Есть совсем не хотелось, но она заставила себя глотать. Она решила жить. И она прикончит этот свой ужин. И проспит всю ночь не просыпаясь… А утром начнет строить свою новую жизнь.