— Ближе, чем вы думаете, — сказал Лестрейд. — Говоря по правде, он спешил к двери дома. Он совершал свой обычный обход участка и услышал крик. Да, им действительно не повезло.

— Холмс, — спросил я, чувствуя себя более уверенно в прежней роли, — откуда вы знали, что констебль был совсем рядом?

— Все очень просто, Уотсон. Если бы не было констебля, семья разогнала бы слуг на те несколько секунд, необходимых, чтобы убрать холст и фальшивые тени.

— А также приоткрыть по крайней мере одно окно, пожалуй, — добавил Лестрейд необычно спокойным голосом.

— Они могли забрать холст и тени, — внезапно сказал я.

Холмс повернулся ко мне.

— Пожалуй, — кивнул он.

— Перед ними был выбор, — сказал я ему. — У них было достаточно времени, чтобы сжечь новое завещание или убрать фальшивую декорацию… Это должны были сделать Стивен или Джори, разумеется, за те мгновения, когда Стивен взламывал дверь. Они, если вы правильно оценили их характеры, — а я считаю, что вы правы, — решили сжечь завещание и надеяться на удачу. Я полагаю, Стивену едва хватило времени сунуть завещание в печку.

Лестрейд повернулся, взглянул на печку и снова посмотрел на нас.

— Только человек с такой черной душой, как у Халла, нашел в себе силы закричать с приближением смерти, — сказал он.

— И только такого черного человека, как Халл, мог убить собственный сын, — добавил Холмс.

Он переглянулся с Лестрейдом, и снова что-то промелькнуло между ними, что-то бессловесное, из чего меня исключили.

— Вам когда-нибудь доводилось сталкиваться с нечто подобным?

— спросил Холмс, словно подхватывая нить прежнего разговора.

Лестрейд отрицательно покачал головой.

— Однажды я оказался совсем близко, — сказал он. — В дело была вовлечена девушка, причем она вряд ли была виновата. Но все-таки.., это было только один раз.

— А здесь их четверо, — добавил Холмс, понимая все, что имел в виду Лестрейд. — Четыре человека, над которыми издевался мерзавец, которому уже шесть месяцев следовало лежать в могиле.

Наконец я понял, о чем они говорят.

Холмс перевел на меня взгляд своих серых глаз.

— Как вы считаете, Лестрейд? Это дело раскрыл Уотсон, хотя он не сумел увидеть все осложнения. Позволим Уотсону принять решение?

— Согласен, — проворчал Лестрейд. — Только пусть поторопится. Мне хочется уйти из этого проклятого кабинета.

Вместо ответа я наклонился, поднял фетровые тени, свернул их в комок и сунул в карман пальто. Поступив так, я испытывал какое-то странное чувство вроде того приступа лихорадки, который едва не прикончил меня в Индии.

— Молодец, Уотсон! — воскликнул Холмс. — Вы успешно провели свое первое расследование, стали соучастником убийства — и все это еще до завтрака! Вот это сувенир и для меня — подлинный Джори Халл. Сомневаюсь, что на холсте стоит его подпись, но нужно быть благодарным богам, посылающим нам такие дары в дождливые дни.

Своим перочинным ножом он отделил холст, приклеенный к ножкам кофейного столика. Холмс проделал все это очень быстро, меньше чем за минуту, и засунул трубочку холста в глубокий карман своего пальто.

— Это нарушает все правила юриспруденции, — проворчал Лестрейд, но все-таки подошел к одному из окон и после недолгого колебания, выдвинув задвижки, на полдюйма приоткрыл его.

— Лучше скажем, что мы исправили юридическую ошибку, — произнес Холмс голосом, едва ли не исполненным ликованием. — Ну что же, джентльмены, пошли?

Мы подошли к двери. Лестрейд открыл ее. Один из констеблей спросил, сумели ли мы добиться успеха.

При иной ситуации Лестрейд поставил бы его на место, однако на этот раз всего лишь заметил:

— Похоже, что это была попытка ограбления, превратившаяся в убийство. Я увидел это сразу, конечно, Холмс — секунду спустя.

— Очень жаль! — осмелился добавить второй констебль.

— Это верно, — согласился Лестрейд, — но по крайней мере крик умирающего старика спугнул вора, прежде чем он успел что-то украсть. Продолжайте работу.

Мы вышли в коридор. Дверь, ведущая в гостиную, была открыта, но я опустил голову, когда мы проходили мимо. Холмс, разумеется, заглянул в гостиную; он не мог не сделать этого. У Холмса просто такой характер. Что касается меня, я не видел ни одного из членов семьи и не хотел видеть. Холмс снова начал чихать — его четвероногий друг вился вокруг ног, самозабвенно мяукая.

— Пошли отсюда поскорей, — сказал Холмс и направился к выходу.

Час спустя мы были уже дома, на Бейкер-стрит, 221б, и занимали те же места, что и в тот момент, когда к дому подъехал Лестрейд: Холмс сидел у окна, я — на диване.

— Ну, Уотсон, — спросил наконец Холмс, — как вы будете спать сегодня ночью?

— Как бревно, — сказал я. — А вы?

— Я тоже, — ответил он. — Я так рад, что мы отделались от этих проклятых котов!

— А как, по-вашему, будет спать Лестрейд?

Холмс посмотрел на меня и улыбнулся.

— Этой ночью плохо. Всю неделю, пожалуй, будет спать не слишком хорошо. Но в конце концов он справится с собой. Среди многих своих талантов Лестрейд обладает превосходной способностью забывать прошлое.

Я рассмеялся.

— Посмотрите, Уотсон! — воскликнул Холмс. — Какое зрелище!

Я встал и подошел к окну, почему-то ожидая снова увидеть Лестрейда, подъезжающего к дому. Вместо этого я увидел, как из-за облаков показалось солнце, заливая Лондон ослепительным вечерним светом.

— Видите, солнце все-таки показалось, — сказал Холмс. — Великолепно, Уотсон! Приятно все-таки жить на свете! — Он взял скрипку и начал играть, освещенный солнцем.

Я подошел к барометру. Увидел, что стрелка падает, и рассмеялся так громко, что упал на диван. Когда Холмс спросил — с легким раздражением, — в чем дело, я только покачал головой. Говоря по правде, я не уверен, что он меня понял. Его ум работал не так, как у остальных людей.