заговорила в первый раз после того, что произошло у съезда в Гардинер.

— Позади тебя полицейский.

— Он?..

— Нет. Маячка он не включил.

Но я занервничал, и, возможно, потому-то это и произошло. Шоссе 136 на том берегу реки, где Харлоу поворачивает на девяносто градусов, а дальше ведет прямо через мост в Касл-Рок. В поворот я вписался, но за мостом оно обледенело.

— ЧЕРТ…

Задние колеса занесло, и прежде чем я успел выровнять пикап, он ударился задним крылом о стальной столб ограждения моста. Нас завертело, и первое, что я увидел потом, были яркие фары полицейской машины позади нас. Он нажал на тормоза (я увидел отблески красного света тормозных фонарей на падающих снежных хлопьях), но лед взял верх. Он врезался прямо в нас. Лязгающий сотрясающий удар, когда нас снова швырнуло на стальное ограждение. Меня отбросило на колени Ноны, и даже в эту хаотичную секунду я успел насладиться мягкой упругостью ее бедра. Затем все замерло. Вот теперь он включил маячок, и по капоту пикапа заскользили, гоняясь друг за другом, голубые тени, и такие же тени скользили по заснеженному переплету стальных балок моста Харлоу — Касл-Рок. Полицейский вылез, и внутри патрульной машины вспыхнул плафончик.

Не сиди он у нас на хвосте, этого не произошло бы. Эта мысль кружила и кружила у меня в мозгу, словно игла звукоснимателя в одной и той же бороздке бракованной пластинки. Я ухмылялся в темноту напряженной окостенелой ухмылкой, а сам шарил по полу кабины в поисках, чем бы его ударить.

Открытый ящик с инструментами. Я вытащил большой гаечный ключ и положил на сиденье между мной и Ноной. Полицейский сунул голову в окно, под бегущими голубыми отсветами его маячка лицо у него менялось, как у дьявола.

— Гнал чуточку быстровато для погодных условий, а, парень?

— Держали слишком короткий интервал для погодных условий? — спросил я.

Возможно, он побагровел — в таком свете определить это было трудно.

— Ты что — решил спорить со мной, сынок?

— И буду, если вы хотите повесить вмятины своей машины на меня.

— Ну-ка посмотрим твои права и регистрационную карточку. Я достал бумажник и протянул ему мои права.

— Карточку!

— Это пикап моего брата. Карточку он держит в своем бумажнике.

— Вот, значит, как? — Он сверлил меня взглядом, добиваясь, чтобы я опустил глаза. А когда убедился, что этого ждать долго, посмотрел мимо меня на Нону.

— Как тебя зовут?

— Черил Крейг, сэр.

— И почему тебе понадобилось кататься в пикапе его брата в такой буран?

— Мы едем к моему дяде.

— В Рок?

— Да-да.

— Никакого Крейга в Касл-Роке я не знаю.

— Его фамилия Эдмондс. Он живет на Бауен-Хилл.

— Так, значит? — Он зашел за багажник и посмотрел на номер. Я открыл дверцу и высунулся. Он записывал номер. Он пошел назад, а я все еще высовывался, по пояс залитый светом фар его машины. — Я думаю… В чем это ты вымазался, малый?

Мне не требовалось посмотреть на себя: я знал, в чем вымазался. Прежде мне казалось, что высунулся я так просто по забывчивости, но пока я писал это, то пришел к другому мнению. Нет, я не думаю, что дело было в забывчивости. Я думаю, мне хотелось, чтобы он увидел. В руке у меня был зажат гаечный ключ.

— О чем вы?

Он приблизился еще на два шага.

— Ты вроде бы порезался от толчка. Тебе надо…

Я размахнулся. У него от толчка слетела фуражка, и голова не была ничем покрыта. Я ударил его с маху чуть выше лба. Никогда не забуду этого звука: будто фунт сливочного масла шлепнулся на каменный пол.

— Поторопись, — сказала Нона и успокаивающе положила ладонь мне на шею. Она была очень прохладной, точно воздух в овощном погребе. У моей приемной матери был овощной погреб.

Странно, что мне это вспомнилось. Она посылала меня в погреб зимой за овощами. Сама их консервировала. Конечно, не в жестянках, а в этих банках из толстого стекла с резиновыми уплотнителями под крышками.

Как-то я спустился туда за банкой фасоли. Банки хранились в ящиках, аккуратно надписанных почерком миссис Холлис. Помню, она всегда «крыжовник» писала с ошибкой, и это преисполняло меня тайным чувством превосходства.

В тот день я прошел мимо ящиков, надписанных «кружовник», в угол. Там было прохладно и сумрачно. Просто глубокая яма с земляными стенами, и в сырую погоду они слезились каплями, промывавшими петляющие бороздки. Запах был таинственными испарениями живых существ, и земли, и хранившихся там овощей — запах, поразительно напоминающий запах женских половых органов. В одном углу там стоял старый, разбитый печатный станок — стоял там, когда я спустился туда в первый раз, — и порой я играл с ним, притворялся, будто могу пустить его в ход. Я любил овощной погреб. В те дни (мне было девять или десять) овощной погреб был самым любимым моим местом. Миссис Холлис отказывалась ступить туда хоть ногой, а спускаться туда за овощами было ниже достоинства ее мужа. И потому спускался туда я, вдыхал этот особый потаенный землистый запах и наслаждался уединением его почти утробной тесноты. Освещался погреб заросшей пылью лампочкой без абажура, которую мистер Холлис водворил туда, вероятно, еще до англо-бурской войны. Иногда я складывал ладоши, шевелил пальцами и сотворял на стенах вытянутых ушастых кроликов.

Я взял банку с фасолью и уже собрался вылезти, когда услышал шорох под старым пустым ящиком. Я подошел и поднял его.

Под ним на боку лежала бурая крыса. Она задрала голову и посмотрела на меня. Бока у нее бурно вздымались, она оскалила на меня зубы. Такой огромной крысы мне еще видеть не доводилось, и я нагнулся пониже. Она рожала. Два безволосых слепых детеныша уже припали к соскам у нее на животе. А третий наполовину появился на свет.

Мать беспомощно уставилась на меня, готовая укусить. А мне хотелось убить их, убить их всех, расплющить в кровавые лепешки. Но я не мог. Ничего отвратительнее я в жизни не видел. И пока я смотрел, по полу быстро пробежал коричневый паучок — по-моему, это был сенокосец. Крыса-мать лязгнула зубами и проглотила его.

Я убежал, споткнулся на лестнице, упал и разбил банку с фасолью. Миссис Холлис меня выдрала, и с этих пор я спускался в погреб, только если мне не удавалось отвертеться.

Я стоял, смотрел на полицейского и вспоминал. — Поторопись, — снова сказала Нона. Он оказался куда легче Бланшетта, а может быть, мне в кровь поступило больше адреналина. Я схватил его в охапку и отнес к краю моста. Я с трудом различал водопад ниже по течению, а выше по течению опора железнодорожного моста была лишь неясной тенью, смахивающей на плаху. Ночной ветер выл и визжал, снег бил мне в лицо. Секунду-другую я прижимал полицейского к груди, точно уснувшего младенца, но затем вспомнил, кем он был, и бросил через перила вниз, в темноту.

Мы вернулись к пикапу, забрались внутрь, но он не завелся. Я пытался и пытался завести мотор, пока не почувствовал сладковатого запаха бензина, затопившего карбюратор. Тогда я сказал:

— Идем.

Мы пошли к полицейской машине. Переднее сиденье было погребено под грудой предупреждений о